подает-то Гюго свое описание как картину именно 1817 года, а не как пристрастный и недоброжелательный набросок быта второй половины 1810‐х годов в целом (каковым она по сути является).

А сопоставление его обширной и богатой деталями картины 1817 года с забытыми водевилями, сочиненными в этом самом году, показывает: Гюго вставил в свою картину события, которые происходили в другие годы, но не упомянул по меньшей мере два мелких, но важных для современников бытовых происшествия, о которых напоминают старые водевили.

Отсюда вывод: если мы хотим узнать, каково было субъективное видение эпохи Реставрации в целом Виктором Гюго в начале 1860‐х годов, глава «1817 год», будет нам служить верой и правдой. Но если мы хотим узнать, какие из событий 1817 года сочли важными те, кто описывал 1817 год по свежим следам, нам лучше обратиться не к великим «Отверженным», а к посредственным водевилям: «Живому календарю» и «Битве гор».

Понятно, что исследователи Гюго, исходящие из того, что их кумир прав всегда, даже когда допускает ошибки, негодуют на старого монархиста Бире, которые дерзнул написать о куплетах в начале водевиля «Битва гор», рисующих картину парижских развлечений (в том числе и упомянутых в «Живом календаре»), что «эти непритязательные стишки Скриба, быть может, сообщают нам о театрах и развлечениях парижской столицы в 1817 году больше, чем проза г-на Гюго» [Biré 1869: 337; Biré 1895: 358–359]. Бире, конечно, замшелый монархист и архаический позитивист, не знающий термина imaginaire (образный фонд) и пребывающий во власти своих политических пристрастий, но в том, что из водевилей-обозрений можно почерпнуть некоторые более достоверные сведения о главных событиях парижской повседневности 1817 года, чем из одноименной главы «Отверженных», с ним, пожалуй, можно согласиться.

ВОЙНА КАРАНДАША С ПЕРОМ

(СЛОВО И ИЗОБРАЖЕНИЕ В КНИГЕ ГРАНВИЛЯ «ИНОЙ МИР»)

В январе 1844 года в Париже появилась в продаже книга с длинным, витиеватым и откровенно игровым названием: «Иной мир. Трансформации, визитации, инкарнации, транспортации, трансляции, эксплорации, перегринации, прокреации, стации[211]. Космогонии, кошмарии, фантасмагории, вздории, разговории, гистории. Метаморфозы, зооморфозы, литоморфозы, метемпсихозы, апофеозы и проч., и проч.». Большое количество черно-белых и цветных иллюстраций сопровождалось в книге довольно пространным текстом, однако на титульном листе стояли только две фамилии – автора иллюстраций, прославленного рисовальщика Гранвиля (настоящее имя и фамилия Жан-Иньяс-Изидор Жерар, 1803–1847), и издателя Анри Фурнье (1800–1888). Имя человека, который сочинял текст (о нем чуть позже), на титульном листе отсутствовало; в книге этот автор упомянут всего два раза, причем оба раза так, что непосвященный читатель ни за что не догадается о его роли: в первом случае его фамилия стоит под одним из эпиграфов к последней, 34-й главе книги, состоящим из короткого вздоха облегчения «Уф!» [Grandville 1844: 265; далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках номера страницы], во втором нарисована мелкими буквами в правом нижнем углу как тень от огромной буквы G, с которой начинается по-французски фамилия Гранвиля (ил. 1)[212].

Ил. 1. Финальная буква G с фамилией Делора внизу справа (р. 292)

Прежде чем появиться в виде толстой книги, «Иной мир» в течение 1843 года, с 18 февраля по 11 ноября, еженедельно выходил из печати в виде отдельных выпусков, которых появилось всего 36 (34 главы плюс пролог и эпилог). Каждый восьмистраничный выпуск, стоивший 50 сантимов, включал в себя четыре черно-белые гравюры и одну цветную вклейку. Именно это предварительное появление книги на свет в виде выпусков обыгрывалось в проспекте «Иного мира», где авторы утверждали: наш мир слишком узок, нужен другой мир, – и Гранвиль его создал в 36 выпусках.

Первоначальная публикация в виде отдельных выпусков диктовалась условиями книжного производства: печатание иллюстрированных книг требовало от издателя больших затрат на оплату не только рисовальщика, но и граверов, и эти суммы легче было находить постепенно. Содержание книги вполне соответствует этому ее постепенному и фрагментарному появлению на свет. 34 главы представляют собой 34 отдельные фантастические сцены, объединенные не менее фантастической рамкой. Роль Шехерезады, каждую ночь рассказывающей свои истории, играют здесь три жулика-авантюриста, чьи плутоватые профили изображены на титульном листе между фамилиями Гранвиля и Фурнье. Жуликов зовут Пуф, Кракк и Абль. Если этимология двух последних имен не вполне очевидна[213], то происхождение первого сомнений не вызывает. Французское puff происходит от англ. Puff – выдумка. Во Франции в 1830–1840‐е годы слово «пуф» получило очень широкое распространение для обозначения чересчур навязчивой и бесцеремонной рекламы[214]. Так вот, Пуф в «Ином мире» носит свое имя по праву. Выдумщик и обманщик, он является перед читателем в первой главе «Апофеоз доктора Пуфа» и сразу недвусмысленно указывает на родство со «своим дядюшкой Макером» – артистическим жуликом и бандитом[215]. Пуф поиздержался и ищет способ поправить свое положение. «Пуф не умирает, он преображается. В кого же мне преобразиться?» (р. 10). Он решает основать новую религию[216], а для этого – сделаться богом. Это, считает он, «самоубийство ничем не хуже других» (р. 11).

Основать религию очень легко, рассуждает Пуф: к чему угодно приставьте «нео» – вот теогония и готова. Свою религию Пуф нарекает неоязычеством, а сам намерен быть одновременно и Юпитером, и брахмой. У последнего он собирается заимствовать «поэтическую способность воплощения»: «Господа и дамы, позвольте мне пройти за ширму, переодеться и воплотиться, после этого вы сможете обрадовать мир известием о том, что неоязычество основано» (р. 12). Но на этом Пуф, «главный бог», не останавливается и создает двух необогов по своему подобию, а именно нарекает необогами двух жуликов-неудачников, подобных ему самому: Кракка («в миру» учителя плавания) и Абля (бывшего капельмейстера, художника, математика, неудачливого композитора, сочинителя оперы «Дух и материя» и до-мажорной симфонии «Я и Не-я»). У обоих «одежда была в таком состоянии, что остро чувствовалась нужда в немедленном и полном перевоплощении» (ibid.).

Эти три «необога»-плута и становятся коллективной Шехерезадой. Пуф предлагает им разделить по жребию три стихии и отправиться в странствие по земле, по морю и по воздуху. Каждый опишет увиденное, а общий рассказ можно будет продать «эксцентрическому издателю». Кракку достается морская стихия, Аблю выпадает стихия воздушная, а Пуф остается на земле, дабы исполнить впоследствии роль издателя[217]. Каждая из последующих глав – фантазия на определенную тему («Лувр марионеток», «Юный Китай», «Страна под названием Античность» и т. д.); скреплены они чисто формально лишь фигурами «необогов». Современный исследователь обоснованно пишет о царящей в «Ином мире» «эстетике беспорядка» [Grojnovski 2010: