Ветер тоже был женщиной. Иногда он был женщиной, похожей на генерала Мята, маленькой женщиной с аккуратным, чистым, честным личиком, женщиной в струящейся черной одежде верхом на самом высоком белом жеребце, которого когда-либо видели, поющей и мчащейся как пламя перед тысячью диких труперов, которые скакали, как она, или бежали, как волки, стреляя и перезаряжая оружие, и останавливались только для того, чтобы умереть.

А иногда ветер был женщиной, похожей на высоких, гордых женщин Тривигаунта, скачущих по Солнечной улице с поднятыми головами и выровненными копьями, женщин, поющих своим чудесным лошадям, лошадям, которых всегда нужно было сдерживать и никогда подгонять. А иногда ветер был поющей женщиной, как та, что лежала рядом со мной, морской женщиной, которая поет, как Мать, женщиной, которую никто никогда полностью не понимает, с серебристо-голубыми искорками в глазах.

Пока я слушал, ветер все больше и больше казался мне всеми тремя женщинами и миллионами других, подгоняемых — быстрее, всегда быстрее — рокочущим голосом Паса. Рука гиганта подняла баркас и так сильно раскачала, что Саргасс повалилась на меня и в страхе вцепилась в меня, в то время как Бэбби визжал у руля.

Выйдя из укрытия фордека, я в одно мгновение промок до нитки. Стояла кромешная тьма, освещаемая только вспышками молний, и баркас ложился набок вплоть до концов бимсов, рискуя потерять мачту. Я хотел перерезать швартовы, прежде чем они затянут нас под воду, но в этом не было необходимости. Колья, которые я воткнул во влажную мягкую почву этого мшистого берега, вырвались на свободу, и шторм понес нас, как потерявшуюся детскую лодку или наполовину затопленное бревно. Я развернул маленький кливер, надеясь выровнять лодку и удержать кормой к волнам, но едва успел поставить его, как его унесло прочь.

Я не буду писать обо всем, что произошло в ту ночь, потому что большая часть этого будет интересна только морякам, а они не склонны заходить так далеко вглубь континента. Я установил плавучий якорь, который свел дьявольскую свистопляску лодки и шторма к простому безумию; и мы с Саргасс вычерпывали и вычерпывали, пока мне не показалось, что мои руки вот-вот отпадут от плеч; но баркас не пошел ко дну, не утонул и не потерял мачту. Я никогда так не гордился тем, что сделал сам, даже своей фабрикой.

И вот что я хочу сказать тому, кто может прочесть мой отчет: при вспышках молний, которые в течение целых часов были так часты, что создавали почти постоянное лихорадочное освещение, я видел зеленую равнину, разорванную надвое яростью волн, и видя ее — на мгновение поднятую огромными волнами, а затем снова обрушивающуюся в море, — я знал, что это такое.

В этом месте посреди моря дно удалено от поверхности не на много миль, но, как подтвердила мне Саргасс, не более чем на два-три чейна от него. Там растут огромные растения (я не знаю, как еще их назвать), которые не являются ни деревьями, ни травами, ни папоротниками, но разделяют природу всех трех. Их спутанные ветви, лежащие на поверхности, затянуты гладкой зеленой жизнью, по которой бродили мы с Бэбби. Может быть, она покрывает их, как орхидеи покрывают наши деревья здесь, в Гаоне, или как душащие лианы покрывают каннибальские деревья Зеленой. Или, может быть, они покрывают себя ею, как деревья земли покрывают себя листьями и плодами. Я не знаю. Но я знаю, что это так, потому что видел это в ту ночь. То, что когда-то я считал островами, теперь разорванно, как банановые листья, и волны бросали их, как обломки крушения.

В ту ночь в наш баркас забралось нечто такое, что не было ни зверем, ни человеком, не было ни существом моря, ни существом суши, ни даже существом воздуха, как инхуми. Я сомневался, писать ли об этом, потому что знал, что этому не поверят; поразмыслив, я понял, что должен. Сколько рассказов путешественников, хотя и полных мудрых советов и самой надежной информации, были отвергнуты, потому что среди их тысяч строк было две или три, которым их читатели не могли поверить?

Если ты не веришь в это, поверь хотя бы в то, что я верю, что видел его. И Саргасс. Она подтвердила мне это, хотя ей не нравилось говорить о нем. Бэбби тоже видел его и бросился к нему; оно схватило хуза, как мужчина хватает собачонку дамы, и, думаю, бросило бы его за борт в бурлящую воду, если бы ему не помешала Саргасс. Внешне оно было похоже на мужчину с множеством рук и ног, давно умершего и покрытого крабами, мелкими моллюсками и всяким таким; и все же оно двигалось и обладало огромной силой, хотя, по-моему, боялось бури не меньше, а то и больше, чем мы. Я не знаю, как возникло такое чудовище, но я думал об этом снова и снова, и наконец остановился на объяснении, которое предлагаю здесь. Если ты найдешь лучше, я тебя поздравлю.

Представь себе, что один из Исчезнувших людей приобрел большую благосклонность одного из богов своего народа, тех богов, которые, как мы говорим, тоже исчезли. Или, по крайней мере, кого мы считаем исчезнувшими. Этот бог, предположим, предложил своему верующему выбрать великий дар — но только один. Шелк, я полагаю, мог бы сказать, что этот верующий на самом деле не был любимцем бога, а просто думал, что он был. Много раз наши собственные боги, боги Витка длинного солнца, наказывали тех, кого они ненавидели, богатством, властью и славой, которые уничтожали их.

Получив такое предложение, такой дар, не мог ли этот человек из Исчезнувших людей выбрать вечную жизнь? У бессмертных богов она есть, или так говорят. Учитывая избранный им дар, он, возможно, веками наслаждался едой, женщинами, прекрасными днями и, короче говоря, всем, что ему нравилось. Возможно, ему все это наконец надоело. А может быть, он просто обнаружил, что, хотя сам он не может умереть, раса, давшая ему жизнь, с каждым годом сокращается. Или, возможно, в конце концов он просто решил жить с богиней, которая благоволила ему. В любом случае, он должен был броситься в море.

Все это лишь предположения. Без сомнения, я сделал себя посмешищем даже для тех, кто мне верит. Помни, пожалуйста, что те, кто мне верит, сами не посмешище, а я видел то, что видел.



 

Шторм пришел с северо-востока, насколько я мог судить. Он унес нас в открытое море, довольно далеко на юг от того места, где напал на нас, насколько я смог судить по звездам следующей ночью. Мы не знали, как далеко на запад он нас занес, но плыли на западо-северо-запад, надеясь каждый день увидеть землю.

Нам постоянно не хватало воды, хотя Саргасс пила очень мало. Мы ловили дождь, который нам посылали добрые боги, спуская грот и устанавливая его таким образом, чтобы поймать побольше воды и направить ее (как только парус становился достаточно влажным и очищался от соли) в наши бутылки. В хорошую погоду, когда ветра почти — или совсем — не было, мы втроем плавали рядом с баркасом. Я обнаружил, без особого удивления, что Бэбби плавает лучше, чем я; но я также обнаружил, с большим удивлением, что Саргасс плавает гораздо лучше, чем Бэбби. Она могла оставаться под водой так долго, что это приводило меня в ужас, хотя, когда она поняла, что я одновременно встревожен и удивлен, она притворилась, что не может. Однажды ночью, когда я поцеловал ее, мои губы обнаружили ее жаберные щели, три, рядом друг с другом и ближе к задней части шеи, чем я мог себе представить. Я не задавал ей никаких вопросов ни тогда, ни позже.