Мама рылась в своей огромной синей сумке в поисках бумажных салфеток. Округлив глаза, она помахала одной из них перед носом Люс.

— Мы здесь, — успокаивающе сказала она. — Все хорошо.

Нет, все плохо.

— Почему вы тогда не забрали меня домой? — спросила Люс, заново переживая всю боль и гнев. — Почему вы позволили мне вернуться сюда?

Отец побледнел.

— Каждый раз, когда мы беседовали с директором, он сообщал, что ты отлично справляешься, вернулась на занятия — в общем, держишься молодцом. Только горло саднит из-за дыма и небольшая шишка на голове. Мы думали, это все.

Он облизнул губы.

— Есть что-то еще? — уточнила мама.

Взгляд, которым обменялись родители, выдал Люс, что они уже спорили на эту тему. Мама, наверное, просила навестить ее пораньше, но скупой на проявления любви отец настоял на своем.

Невозможно было им объяснить, что произошло той ночью и что обрушилось на нее после. Ей пришлось сразу же вернуться на занятия, хотя и не по собственному выбору. И физически она действительно находилась в порядке. Вот только во всех остальных отношениях — эмоционально, психологически — она не могла бы ощущать себя хуже.

— Мы просто пытаемся следовать правилам, — объяснил папа.

Его широкая ладонь соскользнула ниже, слегка стиснув шею Люс. От веса отцовской руки девочке пришлось сменить позу, хотя стоять неподвижно все равно сделалось неудобно. Но она слишком давно не бывала так близко к любимым людям и не решалась отстраниться.

— Мы хотим как лучше для тебя, — добавил папа. — Нам приходится принимать на веру, что эти люди… — он обвел рукой массивные здания, окружавшие школьный двор, как будто они олицетворяли Рэнди, директора Юделла и всех остальных, — знают, о чем говорят.

— Они не знают, — возразила Люс, оглянувшись на пустой двор.

До сих пор ничто в этой школе не казалось ей осмысленным.

Вот, кстати, то, что здесь называли родительским днем. Столько шума о том, как повезло учащимся, что они могут увидеться с семьей. И вот до обеда всего десять минут, а их машина по-прежнему единственная на всей парковке.

— Это место — чистой воды посмешище, — сообщила девочка с достаточным цинизмом, чтобы родители обменялись обеспокоенными взглядами.

— Люс, милая… — начала мама, гладя ее по волосам.

Было заметно, что она так и не привыкла к их новой длине. Ее пальцы словно стремились скользнуть вдоль спины дочери — вслед за призраком былых локонов.

— Мы просто хотим хорошо провести с тобой день. Папа захватил твою любимую еду.

Отец нерешительно показал ей пестрое лоскутное одеяло и большую, похожую на портфель плетеную корзину, которую Люс никогда прежде не видела. Обычно они устраивали пикник куда проще: с бумажными пакетами и старой простыней, брошенной на траву у речки.

— Маринованная бамия?[11]— спросила Люс с детской надеждой в голосе.

Родители явно старались сделать ей приятное.

Папа кивнул.

— И сладкий чай, и печенье в белой глазури. Мамалыга с чеддером и чили, в точности как ты любишь. Ох, — добавил он, — и еще кое-что.

Мама вытащила из сумочки толстый запечатанный красный конверт и протянула дочери. На миг в животе Люс шевельнулась застарелая боль, когда ей вспомнились послания, которые она привыкла получать. «Маньяк-убийца». «Девочка-смерть».

Но когда она увидела почерк, которым было надписано письмо, ее лицо расплылось в широчайшей улыбке.

Келли.

Люс вскрыла конверт и вытащила открытку с черно-белой фотографией двух пожилых дам, делающих завивку в парикмахерской. Внутри каждый квадратный дюйм был заполнен крупным округлым почерком подруги. Еще в конверте обнаружилось несколько плотно исписанных тетрадных листков — места на открытке явно оказалось недостаточно.

Дорогая Люс!

Поскольку у нас теперь смехотворно мало времени для разговоров (пожалуйста, попроси его увеличить, это просто несправедливо), я собралась на старинный лад написать тебе преогромнейшее письмо. Внутри ты найдешь каждую мельчайшую подробность того, что произошло со мной за последние две недели. Нравится тебе это или нет…

Люс прижала конверт к груди, все еще улыбаясь и собираясь проглотить письмо сразу же, как мама с папой отправятся домой. Келли не забыла ее. И родители сейчас рядом. Слишком давно девочка не чувствовала себя любимой. Она взяла отца за руку и крепко ее сжала.

От пронзительного свистка родители подпрыгнули.

— Это сигнал к обеду, — пояснила Люс, к их явному облегчению. — Пойдемте, я хотела вас кое с кем познакомить.

Когда они направились от жаркой, подернутой дымкой парковки в сторону двора, где проводилось открытие родительского дня, девочка вдруг увидела школьную территорию глазами мамы с папой. Она заново отметила просевшую крышу главного здания, тошнотворный запах гниющей персиковой рощи около спортзала и кованый чугун кладбищенских ворот, изъеденный ржавчиной. Люс поняла, что за пару недель она привыкла ко многим бросающимся в глаза недостаткам Меча и Креста.

Родителей же это все явно ужасало. Отец показал на увядающую виноградную лозу, из последних сил цепляющуюся за ограду.

— Это же сорт шардоне, — заметил он, морщась, поскольку не мог не разделить с растением его боль.

Мама обеими руками, выставив локти, прижимала к груди сумочку — поза, которую она принимала всякий раз, когда оказывалась в районе, где, как ей казалось, ее могли ограбить. А они даже не знают о видеонаблюдении. Родители, непреклонно возражавшие против приобретения веб-камеры для Люс, придут в ужас от одной мысли о постоянном надзоре в школе.

Девочке хотелось защитить их от опасностей Меча и Креста, поскольку она уже начала узнавать, как обращаться — и порой даже справляться — со здешней системой. Буквально на днях Арриана устроила для нее нечто вроде пробежки с препятствиями по школьной территории, показав все «дохлые» камеры, чьи батарейки истощились или были украдкой заменены, обеспечив несколько мертвых зон. Родителям нет нужды обо всем этом знать — они просто хотят хорошо провести с ней день.

Пенн сидела, болтая ногами, на трибунах, где они с Люс договорились встретиться в полдень. В руках она держала горшочек с хризантемой.

— Пенн, это мои родители, Гарри и Дорин Прайс, — представила их Люс. — Мама, папа, это…

— Пенниуэзер ван Сикль-Локвуд, — официальным тоном закончила подруга, обеими руками протягивая цветок. — Спасибо, что позволили мне присоединиться к вам за обедом.