Это была его комната. Казалось, ее не трогали со дня его смерти: постель не убрана, по столу разбросаны бумаги и книги; на книжной полке фотографии и электроника неизвестного мне назначения.

Деревянная мебель была старой и обшарпанной, но в комнате царил уют. Стеганое синее одеяло на краю постели выглядело лучше, чем мое тонкое покрывальце в КРВЧ, а солнечные лучи, струившиеся сквозь прозрачные белые занавески, делали комнату просторной и теплой.

– Надо было продать все это или отдать Дэвиду, – молвил Каллум, проведя пальцами по своему, как я решила, школьному ридеру. В трущобах нас часто учили по старым бумажным книгам, но ридеры я тоже видела.

– Нельзя. Когда умираешь и перезагружаешься, все твое имущество становится собственностью КРВЧ.

Они называли это платой за безопасность.

– Ах вот оно что.

Он сел на свою кровать, включил стоявшее на ночном столике радио. Комната наполнилась звуками скрипки и мужским голосом.

– Я скучаю по музыке, – понуро признался Каллум.

– Я тоже скучала – на первых порах.

– Зря я позволил им оплачивать лечение, – сказал он, растирая руками лицо. – Я же знал процент выживаемости и понимал, что в конечном счете это бессмысленно. Я просто ужасно боялся стать рибутом. Настолько, что меня стошнило в изоляторе. – Он поднял взгляд и улыбнулся. – Пока не увидел тебя. Помню, как лежал на полу, пялился на тебя и думал: «Не все еще пропало, если здесь такие клевые девчонки».

Я отвернулась, пряча улыбку; к лицу прихлынул жар. Кровать скрипнула: он встал и поцеловал меня в макушку.

– Пойду проверю, работает ли водопровод. Может, примем душ. – На пороге он ухмыльнулся: – Порознь, разумеется.

Я вся запылала, и это ощущение ничуть не уменьшилось к его возвращению. Он открыл шкаф и вынул оттуда полотенце, черные хлопчатобумажные штаны и зеленую футболку.

– Работает, – сообщил он, протянув мне одежду. – Шмотки будут великоваты, но ты, наверное, хочешь переодеться.

– Спасибо.

– Соседняя дверь.

Белокафельная ванная сияла чистотой. Я успела забыть, что такое отдельная ванная. Раздевшись, я осторожно шагнула под душ. Вода была теплой и приятной; у водостока она бурлила уже красной. Я вся была в крови из-за многочисленных огнестрельных ран.

Из душа я вышла чистой и гладкой; единственным изъяном была изуродованная грудь. Натянула на себя одежду Каллума, расчесала волосы. Потом собрала свою одежду и бросила в угол его комнаты.

Он перестилал постель; светло-серое белье было таким мягким на вид, что мне сразу захотелось забраться под одеяло.

– Я подумал, что тебе захочется поспать, – сказал Каллум, надевая последнюю наволочку. – Ложись запросто, а я пойду в душ.

Я кивнула, но когда он вышел, села за его стол. Взяв электронную рамку, я нажала на кнопку и вывела на экран первый снимок.

Это был Каллум.

Типа.

У Каллума-человека были пышные всклокоченные волосы и светло-карие глаза, на лице застыла непринужденная улыбка. Он обнимал какого-то паренька, но я могла смотреть только на него. На его нечистую кожу и дурацкую улыбку; на невинность, которой он буквально лучился.

Прежде его кожа была темнее. Рибуты выглядели более бледными – знак прикосновения смерти, – но я редко это замечала. В людях горел некий свет, и лишь кончина могла потушить его.

Я надавила на кнопку и пролистала десятки фотографий Каллума с друзьями. Узнать его было почти невозможно.

Каллум подошел сзади, я подняла голову и испытала чуть ли не облегчение оттого, что он был таким, каким я его узнала. Лицо, суровое и волевое, не имело ничего общего с мальчишкой на фото. Взгляд его темных глаз рыскал по комнате – очевидно, теперь уже инстинктивно, в поисках съестного. Он заглянул через мое плечо, нахмурился и потянулся за рамкой.

– Я больше не похож на себя, – сказал он.

– Да, не похож.

– Я не думал, что так изменился. Прошло всего несколько недель.

– Изменился. – Я тронула его пальцы. – Таким ты мне нравишься больше.

Он перевел взгляд со снимка на меня, потом на стену. Я обернулась: он смотрел на наши отражения в зеркале.

– Я больше не выгляжу как человек, – продолжил Каллум.

– Да. Не выглядишь.

Он грустно посмотрел на снимок.

– Когда я очнулся после смерти, то решил, что в основном остался прежним.

– Ну, в каком-то смысле это так, – признала я, забрав у него фоторамку. – Твои человеческие воспоминания начинают исчезать. Особенно о том, что не хочется помнить.

Он поднял бровь:

– А ты разбираешься.

Я пожала плечами, и он поставил рамку на стол, взял меня за руку и поднял со стула.

– Потанцуем? – Он обнял меня, не дав ответить. – Теперь у нас есть музыка. И мне не нужно тебя бить, когда закончим.

– Не нужно. Но если я вконец оттопчу тебе ноги, то можешь не жалеть.

– Этот ход я пропущу, но спасибо.

Он закружил меня раз, другой, третий, пока я со смехом не уткнулась ему в грудь. Я встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, он подхватил меня, поднял в воздух и держал, пока я не обвила ноги вокруг его талии.

– Другое дело, – произнес он, коснувшись своими губами моих.

Я закрыла глаза и позволила себе раствориться в поцелуе. Мне нравилось, что можно не беспокоиться ни о внезапном нападении, ни о прохожих. Нравилось ни о чем не думать, чувствуя вкус его губ и тепло его рук.

– Это не танец, – заметила я наконец с улыбкой.

– Он самый, что ни на есть, – возразил Каллум, медленно кружа меня по комнате. – И мой любимый, между прочим.

– Мой тоже. – Я уткнулась в него лбом, вздрагивая от счастья.

Когда песня кончилась, он сел на кровать, взяв меня на колени, запустил пальцы в мои мокрые волосы и поцеловал в шею.

Мне захотелось просунуть руки ему под рубашку и кончиками пальцев прикоснуться к его теплой спине, но я не решилась, мгновенно прикинув, сколько людей или камер за нами следят.

Но их не было. Мы были одни.

Поэтому я сделала как хотела, закрыла глаза и сосредоточилась только на нем.

На нашем дыхании, слившемся воедино.

Его руках, плотно сомкнувшихся на моей талии.

Моих губах на его щеке.

Моем взгляде, искавшем его глаза, и моей улыбке при виде вспыхнувшего в них желания.

Его пальцах, касавшихся моей спины; прохлады, обдавшей кожу, когда он чуть приподнял мою футболку.

Я обмерла, а затем отскочила так быстро, что чуть не сверзилась с кровати. Без его тепла мне сразу стало плохо, но я настолько испугалась, что не могла даже взглянуть на Каллума.