Да, нарочно такого не придумаешь. Как-то раз, пребывая в очередной отсидке, попалась мне в руки книжица про всякие-разные вулканы, неизвестно каким образом очутившаяся в тюремной библиотеке. Читать я всегда любил — а чем еще заниматься за решеткой? Вот и пролистал от скуки. И названия Исландских вулканов, от которых язык сломаешь, к хренам, отчего-то так меня позабавили, что я их наизусть заучил. Да так, чтобы отскакивали от зубов без запинки.

Так что, когда у меня возникла нужда, я использовал название одного из них (самое труднопроизносимое) в качестве пароля. И Махмуда заставил выучить. Да так, чтобы подними его ночью, он без запинки это мудреное название на одном дыхании выдал. Помучиться, правда, мне с ним пришлось. Этот таджик и по-русски в те далекие годы, криво бакланил, а здесь, таки вовсе, хоть к логопеду его тащи. Но разобрались-таки. Намертво ему этот Эйяфьядлайёкюдль в память врезался, что никакими клещами теперь его оттуда не изъять. Теперь уже только смерть все сотрет…

— Откуда? — Только и смог выкашлять вместе с дымом Али-Баба.

— Леченье бабкино… — Начал я, ступая на довольно скользкий путь. Ведь от того, поверит мне дед или нет, зависели и его, и моя дальнейшие судьбы. — Я, как бы, умер, дед… Не могу точнее объяснить! — нервно мотнул я головой. — Если хочешь, сам у Лукьянихи спрашивай, какой-такой хренью она меня поила, что я такие красочные и реальные глюки словил! Дед, да меня даже после ширева так никогда не вставляло!

Старик недоверчиво слушал, не то, что, не перебивая, но даже и не открывая рта! Его, похоже, основательно вставила моя вулканическая фразочка, которую он ждал в Нахаловке всю свою сознательную жизнь. А услышал от внука, который вырос на его глазах. Вот и не знает, старый, как ему на все это реагировать. Как бы еще его удар не хватил, тогда точно — пиши пропало.

— Что ты видел? — Отливающая от лица старикана кровь делал его похожим на встреченных мною в преисподней мертвяков.

— Дед, ты это… — взволновано произнес я. — Хреново выглядишь! Сожри колесо! Есть с собой?

Али-Баба заторможено кивнул, залез в карман и вытащил хрустящий блистер с таблетками. Не глядя выдавил лекарство себе в ладонь и забросил его в рот, не выпуская меня из поля зрения.

— Продолжай! — потребовал он через пару минут, когда цвет его лица немного пришел в норму. Видимо, деду полегчало.

— Серый мир и бредущая куда-то мимо меня бесконечная колонна мертвецов, — продолжил я, убедившись, что с Махмудом все в порядке. — У кого горло заточкой вскрыто, у кого голова в хлам, а кто, и вовсе, на настоящее решето похож — пулевых не счесть… — Я остановился, чтобы перевести дух, а таджик с несомненным интересом выслушал, что я ему преподнес. — И тут из толпы дед какой-то с дыркой в голове, костлявый словно Кощей Бессмертный, вылезает и прямым ходом ко мне… — Старик напрягся еще больше, пытаясь не пропустить ни единого моего слова. — Слышь, фраер малолетний, — произнес этот дед, кашляя в кулак кровью, явно ко мне обращаясь, — ты, что ли, внуком Махмуда Али-Бабы будешь? Я сначала не понял, а потом дошло — это он про тебя интересуется.

— Дальше! — требовательно проклокотал старик, когда в очередной раз остановился, чтобы воздуха в легкие набрать.

— Передай, говорит, Махмудке, — продолжил я гнать пургу, — чтоЭ́йяфьядлайё́кюдль еще курится…

— И ты сразу это запомнил? — с каким-то подозрением спросил поинтересовался Махмуд.

— Ага, как же! — рассмеялся я. — Ты сам попробуй эту хрень выговорить — весь язык себе сломаешь!

[1]Лепёха разбитая — пиджак и брюки от разных костюмов (уголовный жаргон).

[2] Давление — галстук (уголовный жаргон).

[3] Алюра — девушка (уголовный жаргон).

[4] С душком — нахальный, наглый (уголовный жаргон).

[5] Э́йяфьядлайё́кюдль (исл. Eyjafjallajökull) — шестой по величине ледник Исландии. Расположен на юге Исландии в 125 км (77 миль) к востоку от Рейкьявика. Под этим ледником (и частью под соседним ледником Мирдальсйёкюдль) находится одноимённый вулкан конической формы.

Глава 21

В общем, я, как мог, обрабатывал постаревшего таджика, заставляя поверить в ту ахинею, которую я нес. Но самое смешное, что эта ахинея, с точки зрения нормального вменяемого человека, была самой настоящей правдой. С небольшими «поправками» и оговорками, но, по сути — так оно и было! Однако, Махмуд колебался, так и не поверив в эту историю окончательно. Он задавал мне какие-то левые вопросы, не имеющие прямого отношения к этой странной истории, курил, сука, свой гребаный вонючий кальян, как заправский паровоз, выпадая из разговора порой на несколько минут.

В конце концов, мне это надоело, и я решил пойти ва-банк, приоткрыть, так сказать, завесу тайны.

— Ты чего это, бес[1] ялдашский[2], совсем рамсы попутал[3]? — скорчив недовольную мину, сипло рыкнул я, припоминая, как драла мои легкие и горло перед смертью чертова чахотка. Хоть и умер я не от нее.

Махмудка аж на месте подпрыгнул, услышав знакомые повелительные интонации давным-давно склеившего тапки пахана. Ведь кроме меня называть его ялдашским бесом никто не осмеливался — было чревато нарваться от обидчивого таджика на неприятности.

— И завязывай уже багрить[4] свой локшевой[5] кальян! Несет так, как будто ты ябло[6] туды вместе с табаком забуторил? — Я скорчил недовольную мину, а у Али-Бабы натурально отпала челюсть.

Он, оказывается, прекрасно помнил, как я абсолютно не переносил вонь его азиатского курева, хотя сам смолил «Беломор», не переставая. Кстати, переродившись в этом теле, кальян уже не казался мне таким приторно-противным. Похоже, что обоняние у реципиента работало совершенно по-другому, либо моя запущенная болезнь была тому виной. Не знаю…

— П-п-пахан? — заикаясь, произнес Али-Баба, трясущейся рукой закидывая в морщинистый рот еще пару колес — колбасило старикана не по-детски! Надеюсь, что не помрет старый черт от такого потрясения.

— Времени мало, Махмудка! — Я усилил напор, было видно, что старый таджик дошел до нужной кондиции. — Ругняк[7] мой давно отстукал! Думаешь, легко мне было с того света вылезти и эту шкурку нацепить? — Я дернул себя за грудки.

— Ы-ы-ы… — Что-то невразумительное выдавил из себя Али-Баба.

— Прокнокал[8] я, Али, что ты благо воровское скрысятничал[9]! И за то мне покоя