«Прямо с эшелона, что ли?» – следующая догадка пришла в голову, и он стал всматриваться в других немцев, их рядом валялось персон пять, и на всех было всё новое.

«Точно, прямо с эшелона!» – понял он и ещё понял, что как бы то ни было, а размер он сможет подобрать из пяти-то пар: што твой магазин, только «прикащика» не хватает!

«И чё, так не справимся?»

Он увидел, что у его немца из-за голенища что-то торчит: «Нож, засапожный, вот здоровско, щас я им бутылку-то и открою». Он повернул немца боком, и в это время с германской стороны тукнуло, и с холодным пугающим свистом стала налетать мина.

«Ничё! Раз свистит, значит, не моя…» – успокаивая себя, подумал он, но опять-таки по высоте звука определил, что не моя-то не моя, а вот в землю воткнётся близко. Он натащил немца, как одеяло, на себя, и в этот момент мина упала внутри траншеи шагах в семи от того места, где он лежал. Он вовремя натащил на себя убитого, потому что почувствовал, как тело того дёрнулось, земля дрогнула от близкого разрыва, полетела жидкая грязь, вздрогнул и немец.

«Попали, што ли? Во дают! – ухмыльнулся он, но стало страшно. – А если б я им не прикрылся… А, немец? Как тебя, Фриц или Ганс? Спаситель ты мой!»

Немец, ясное дело, промолчал, и Сашка закрыл ему глаза. Отёр с руки песок о серые немецкие штаны и услышал ещё несколько: тук – тук – тук. Прилетели ещё мины, ударились внутри траншеи, но уже не только справа, но и слева, забросали всё мокрым песком, грязью и глиной с бруствера.

«Если ща наши не ответят, – подумал Сашка, – значит, герма́н пойдёт в атаку, тогда мне или крышка, или плен…»

Через секунду послышалось ворчание с юго-востока, выстрелили очередью русские трёхдюймовки, и через несколько секунд на германской стороне взорвалось.

«Ударили! Значит, немчура пока што посидит!»

* * *

– Ночью будем менять… Первый и третий на отдых, пятый и шестой на позицию. Потери? – спросил Вяземский и посмотрел на Щербакова.

– Аркадий Иванович, разрешите сейчас на позицию, пока светло, а когда вернусь, я уже буду всё знать и рапортички составлю мигом… и схему обновлю. Разрешите?

Вяземский смотрел на полкового адъютанта. Сколько раз он буквально за ремень, за хлястик шинели, за взмокшую от жаркого лета гимнастёрку, можно сказать за адъютантский аксельбант удерживал Щербакова от «хо́жения на супостата», а тот всё рвался, как камень из пращи.

– Слово даю, Аркадий Иванович, только туда и обратно…

«А тогда зачем, если только туда и обратно? – усмехнулся про себя командир полка. – Глянуть, что ли… одним глазком?»

– Хорошо, туда и обратно, – разрешил Вяземский. – И прихватите с собой Василия Карловича, тут командующий батареей из тяжелого дивизиона со своими разведчиками и связистами, прошу знакомиться…

Из темноты блиндажа вышел на свет юный подпоручик с Георгием IV степени.

– …просит помочь ему определиться с наблюдательными постами, скажите фон Мекку, пусть поможет, я ему сейчас напишу кое-какие мои соображения, – сказал Вяземский, опустил глаза к бумаге, но всё же коротко глянул на адъютанта, тот после того, как кивнул гостю, повесил нос.

«То-то, – ухмыльнулся Аркадий Иванович про Щербакова. – Кого хотел обмануть?»

В Щербакове не было ничего такого, что мешало бы пустить его в дело. Но порядок есть порядок, будет случай, получи эскадрон и «руби их в песи, круши в хузары». Однако на сегодняшний день ни один из офицеров пополнения на его роль не годился, так Щербаков соответствовал задачам полкового адъютанта – исполнителен, аккуратен, точен, вежлив, воспитан, отлично рисует схемы и пишет документы печатными буквами. Ростом невысок, крепок, здоров, блондин «три волны», с начала кампании ни одной простуды, прекрасный стрелок и удивительно со всеми на равных, и все к нему, как к равному.

«Пусть при штабе побудет!» – уже успокоенно подумал Вяземский и стал рассматривать схему, начерченную, кстати, блестяще, чем тот постоянно и занимался, Щербаковым. Перед участком, где находились четыре эскадрона 22-го драгунского Воскресенского полка, равно как перед соседями справа и слева, практически по всей линии фронта, между нашими и немецкими передовыми траншеями, только с нашей стороны, протекала Оксна. Это было хорошо, если обороняться – немцам надо было, прежде чем достичь наших позиций, перебраться через эту переплюйку. Переплюйка переплюйкой, но сколько уже солдат, вроде как играючись, положил там противник. Всего-то три-четыре шага шириной, твёрдое песчаное дно, но вот же, одним махом не перепрыгнешь. Русские её очень любили, если, опять-таки, обороняться. А вот наступать, тогда уже им приходилось преодолевать и задерживаться на рубеже, пока не перейдут. Было время, когда Оксна почти пересохла, но последние дожди её снова наполнили и сделали настоящей преградой. Следующей преградой была старая траншея, которую до сего дня не взяли ни немцы, ни наши.

Вяземский смотрел схему, на ней были условно обозначены сосед справа – 253-й Перекопский и сосед слева – 254-й Николаевский полки 64-й дивизии генерала Александра Ефимовича Жданко и противник. Противник окопался в трёхстах шагах от заброшенной, а точнее, никем не взятой траншеи – таким образом, до противника было приблизительно от шестисот до тысячи шагов: и так по всей линии фронта, через весь городок Сморгонь по его западной и северной окраинам. На правом фланге фронт упирался в Вилию, на левом шёл вдоль шоссе на деревню Крево.

Щербаков покинул командирский блиндаж вместе с артиллерийским подпоручиком. Подпоручика ждали три его связиста и три разведчика, на всех висели катушки с проводами и коробки с панорамами, дальномерами и телефонными аппаратами. Солдаты внутри хода сообщения, покряхтывая, поднялись с завалинки, плюнули на цигарки, погасили и затоптали каблуками в песок. Эскадронный блиндаж фон Мекка был вторым от Сморгони, и Щербаков возглавил команду.

Дорога через Залесье в Сморгонь на передовую разрезала лес прямой чертой с юго-востока на северо-запад, справа лес примыкал к Вилии, слева был просто бесконечным белорусским лесом, от Сотворения мира росшим на серо-желтом доисторическом морском песке и болотах. До войны просто просёлок, сейчас это был канал-тоннель, выкопанный на глубину до полутора саженей и шириной в две пароконные навстречу друг другу артиллерийские запряжки. Сверху тоннель, дорога из тыла русских войск на передовую в бывший еврейский городок Сморгонь, был замаскирован накатом из брёвен и набросанным поверху лапником, поэтому курить при перемещении было слишком опасно – демаскировало, – и не рисковали.

Щербаков правил еврейскими дрожками, рядом водил по сторонам удивлёнными глазами подпоручик. Щербаков всё, что было кругом, видел уже с апреля месяца и напевал себе под нос, тайно поглядывая на Георгия на гимнастёрке подпоручика:

– Не стоят, а храпят кони вороные, не ржавеют, а горят сабельки кривые…

– Что поёте, поручик?

Артиллерийский подпоручик был нахал, как ни есть только вчера побрившийся первый раз в жизни и то вафельным полотенцем, это было видно, и ещё было слышно, потому что Щербаков напевал известнейший во всей русской императорской армии гимн гвардии Александрийских чёрных гусар.