Трава стояла не шевелясь.

Он снял с себя ремень, сложил пополам, поляк понял, взял в зубы сложенный ремень, закрыл глаза и зажмурился так, что Сашка испугался, что глаза у поляка сейчас брызнут.

Сашка только дотронулся до торчащего обломка штыка, и поляк зарычал в ремень и выкатил глаза, и Сашка понял, как надо делать. Он ощутил, что штык в кости засел крепко, сначала было подумал, неплохо бы раскачать, но сразу дошло, что такой боли поляк не переживёт, он сказал:

– Посмотри, чего летит… – и, когда поляк поднял глаза к небу, дёрнул штык так, что у самого сверкнула боль, и он еле усидел. Когда посмотрел на поляка, тот лежал с закрытыми глазами, обмякший и без сознания, а штык был у Сашки в руке, кончик штыка, только что сидевший в кости, блестел, как новенький, а серое сукно немецких военных штанов стало темнеть от крови. Тут нельзя было медлить, бинт был готов, и Сашка стал сильно перебинтовывать рану на ноге поляка поверх штанов. Когда перебинтовал, опустился рядом на песок и вытянул ноги. И отхлебнул рома, и почувствовал жар, а через несколько секунд его пробил озноб, и захотелось сжаться в комок и залезть куда-нибудь под одеяло. Из последних сил он вжал открытую и уже наполовину пустую бутылку в песок, и… и всё уплыло.

* * *

Дрок в своём блиндаже сидел мрачнее тучи.

Щербаков разговаривал с ним, как ни в чем не бывало.

– Есть сведения, Илья Евгеньевич, что, как только сменится ветер, будет газовая атака…

– И что нам теперь? – холодными глазами посмотрел на него Дрок. – Дуть всем эскадроном в сторону немцев?

– Ну, уж это я не знаю, вы командуете, – спокойно отвечал Щербаков, – может, и дуть, только я бы вот проверил маски, у всех ли они годные…

В разговор вмешался фон Мекк:

– Для этого, Николай Николаевич, надо наесться гороху до отвала, залезть под одеяло с головой и надеть маску, только так можно проверить без риска для жизни…

– А только для репутации… – вставил слово поручик Гвоздецкий.

Перевёл разговор в деловой тон Дрок:

– Довольно шутить, господа, я расстроен тем, что не уберёг Павлинова, лично мне неловко будет перед Аркадием Ивановичем, если с Клешнёй что-то случится, хотя есть вероятность, что он остался в этой траншее, живой или мёртвый… дальше мы не прошли… Однако об этом достаточно, мне отвечать… маски мы проверили, про баллоны нам известно… теперь давайте к делу.

Все склонились над схемой, и фон Мекк произнёс:

– Идея заключается в том, чтобы расстрелять немецкие баллоны тогда, когда ветер подует в их сторону…

– Ну, тогда действительно будем дуть, пока щёки не полопаются, – недовольно произнёс Дрок.

У него была своя идея.

* * *

Сашка очнулся оттого, что в его глаза кто-то близко смотрит.

«Смерть!» – с холодом в брюхе подумал он.

На него глядели два огромных зрачка, он сморгнул и увидел, что это немец, то есть этот – поляк, через секунду он вспомнил – Стани́слав. Тот пристраивался на одном колене убедиться, жив ли Сашка, и держал в руке бутылку с ромом.

– Жив, хвала Богу. – Станислав отодвинулся от Сашкиного лица и подал ему бутылку.

Сашка помотал головой.

– Нет! – сказал он и потянулся за своей фляжкой с водой. – Вода, пить хочу!

– О! Есть во́да, то до́бже… а́лэ тшеба цо поесть…

У Сашки еды не было, он не взял, а лицо у поляка оказалось не бледное, а землистое с голубыми глазами и таким прищуром, что было очевидно, что он что-то знает наперёд. Русские про таких говорят – «хват»!

Сашке не очень хотелось есть, хотелось пить – много, – лучше бы чаю, но сейчас об этом даже не стоило думать. Он снял с ремня фляжку и подал её Стани́славу, тот отпил глоток и вернул Сашке. Вода была противно тёплая, и хватило глотка смочить горло.

Солнце перевалило за полдень, жарило, и Сашка заметил, что песок на дне окопа посветлел, а края луж очертились и пожелтели, а ещё пели птицы. Трава стояла над траншеей, по ней было видно, что тихо и ветра нет ни в какую сторону.

– А ты кто? – спросил Сашка.

– Пшечеж я чи поведжалэм же естем полякем! – Он ткнул себя в грудь. – Я йест поляк! По-русски!

Сашка понял, но вопрос был в другом.

– А почему за немца воюешь?

– Я… з те́го… я естем… польски належонцей до Немец, з По́знаня…

После глотка воды Сашка почувствовал себя лучше, он подтянулся, крепко опёрся спиной о песчаную стенку и уставился на Станислава.

– …по-русски… я естем обывателем Кайзера немецкего и з тего поводу зосталэм вженты до армии немецкей, а ты сконд естэщ? Място?

– Я, место? – переспросил Сашка.

Стани́слав кивнул.

– Тут?

– Не, ро́дом?

– А, – понял Сашка, – родом из Москвы…

– Мо́сква!.. – как-то странно протянул Стани́слав и стал оглядываться.

– А это все твои, поляки? – спросил его Сашка.

– А як имье пана избави́теля? – не ответил на вопрос Стани́слав. – По-русски – имье.

– Моё?

Стани́слав кивнул.

– Я Сашка, Александр…

– Пан ма два именья? Са-шка и Александр? Александр, я вьем, Александр Македоньски, а Сашка?

– Сашка, это меня так все кличут, а по метрике я Александр…

– Но, добже, пан Сашка-Александр, цо бэнджемы ро́бичь?

Этот вопрос, «что делать», в Сашкиной голове и так сидел, поляк мог не спрашивать, но, пока светло, ни о чём таком можно было не думать, сейчас надо просто дожить до темноты.

– А как сюда попал?

– Гдже?

– Ну, вот! – Сашка показал рукой на траншею. – Тут!

– З Франции, твердза Верден, там мне зосталэм рана. – Стани́слав показал сначала на раненую ногу, потом на своё плечо. – Рана, и зкеровано мне до дому, до Познань… тилько по́том ту, чекавы пан Александр. Вставай, тшеба ще доведжечь цо ту и як…

– А там все твои? Поляки? – снова спросил Сашка и показал на трупы.

Стани́слав посмотрел направо, смотрел долго и вздохнул. Сашка понял, что все.

– Вкрутце бэндже остшал… стше́ляй, – сказал Стани́слав, показал, как стреляют пушки: «Пух-пух!», потом на часы и стал подниматься.

И тут Сашка вспомнил о другом вопросе, который застрял у него в голове.

– А почему твой поляк, этот, как его, Ма… Мо…

– Пан Мачульский?

– Он самый, побежал в атаку со стеклянной бутылкой? Как будто вы только с эшелона…