– А мы и ест ты́лько з почо́нгу, з эшелону. Кту́рых змени́ли, ста́рый пулк, тэ оде́шли в но́цы. Мы за́лищмы их позы́цье, а з ра́на, з у́тра, вшы́стко розпоче́ло, од разу побегли до атаку, навэт не вы́спалищмы и не е́длищмы щняда́нья… – Догадываясь, что Сашка, скорее всего, его не понимает, Стани́слав помогал руками, жестикулировал, и Сашка понял, что на германских позициях произошла замена, старые части ушли, этой ночью пришли новые, с ними пришёл Стани́слав, и сразу побежали в атаку не спамши, не емши и не пимши.

– Каву не пили? – понимающе кивнул Сашка.

– Кавэ не пи́лищмы…

– Ладно, не пили так не пили… – Сашка вдруг почувствовал голод и то, что нога стала болеть меньше. – А как твоя нога?

– Жьле, наступичь не мо́гэ…

– Ну, если не «мо́гэ», так и не наступай. – Сашка стал подниматься, Стани́слав, как мог, ему помогал. Сашке было хреново в этой траншее не только из-за ноги, а ещё потому, что с его ростом надо было ходить на полусогнутых.

– Ты так гло́вы не выставяй, – сказал ему Стани́слав и показал на голову. – Наши добже стшелён.

– Это мы знаем, – безнадёжным голосом промолвил Сашка, немецкие меткие стрелки уже положили много русских, и пошёл к трупам поляков. – Чего у вас в рюкзаках, чего можно съесть?

– Зобачь сам.

Сашке было неловко. Когда они иногда лазили по рюкзакам убитых или проверяли пленных, то это были убитые или пленные, а Стани́слав был живой, и на дне траншеи лежали его товарищи.

– Ты ничего, не против, если я посмотрю?

– Патш, я бы и сам попатшил, – Стани́слав показал на глаза и на ногу, – але не дойдэ, маш льже́йшон, рана, но ты иджь… не зробишь юж им непшие́мнощчи… – сказал Стани́слав и махнул рукой, посылая Сашку смотреть самому, потому что мёртвым полякам уже было всё равно.

Про сапоги – желание подобрать себе пару – Сашка забыл.

– Давай ту ма́ски, – услышал он Стани́слава, он сначала не понял, но быстро дошло.

Сашка срезал с мёртвых рюкзаки и стащил их в одно место, еды нашлось много, противогазовые маски в металлических цилиндрах сложил рядом.

– Ещчё давай плащче, газ ест бардзо труйонцы, жьле для очи и шкуры.

Теперь Сашка понимал, что Стани́слав знает, что говорит, и не зря опасается газовой атаки, которая сжигает лёгкие, глаза и кожу. Сашка даже почесался, и у него возникло желание выползти из этой траншеи и убраться к своим, но он знал, что это бесполезно, германские меткие стрелки и вправду стреляли не хуже, чем Четвертаков с Кудринским из винтовки полковника Вяземского с оптической трубкой – даже на полвершка голову высовывать не стоило.

Сашка лазил по дну траншеи, терпел боль и старался не думать, зачем нужна была ему эта атака.

Он стаскивал необходимое, и тоже поесть, так что даже стало походить на лагерь.

Стани́слав, как мог, помогал.

– Ким естещь? – спросил поляк.

Сашка не понял.

– Ты кто ест?

– Я кто? – переспросил Сашка, он уже думал, что поляк может об этом спросить, и очень не хотелось говорить, что он всего лишь офицерский денщик и повар. – Я драгун! – ответил он.

– А цо то йест? Цо значы «драгун»?

– Это на лошадях, это когда в атаку, а в руке шашка! – размахивая рукой, показал он.

– А кавалерья, драгун… – произнёс Стани́слав, но Сашка ничего в его голосе не услышал такого, что его порадовало бы, и только сейчас до него стало доходить, зачем он сам сюда полез, и дошло, конкретно: надоело жить под землёй и ходить на полусогнутых.

«Побегать, что ли, захотелось?» – спросил он себя. Ответ на этот вопрос не получился полный, но полного ответа в голове пока и не складывалось.

Ещё он переживал за потерянный бебут Четвертакова и за свою пустую болтовню, что вернётся из этой атаки с Егорием.

– Не бы́во конь у нас на фрончье захо́дним, – произнёс Стани́слав, открывая банки с беконом и разворачивая галеты.

– А что было?

– Самоходы, артылерья и газ, венцей ниц не бы́во…

– А как же кавалерия? – заинтересовался Сашка.

– А по цо? Як з карабинув машино́вых зачно́н стше́лячь так целы пулк тру́пув, кони жаль. – Стани́слав говорил так уверенно, что Сашка всё понимал, понял и то, что Стани́слав опытный солдат.

– А как же воевали?

– А мне пра́вье ще не уда́ло – рана в первшы дэнь! А цалы наш пулк францужи зни́шчили, – и Стани́слав провёл рукой крест-накрест, – в едэн атак.

– Они атаковали?

– Не, мы…

– И всё из пулемётов?

– Не, по цо? Вьешь, яке францужьи майон арматы огромнэ, пушки, тши стшалы, – он показал три пальца, – и пулку не́ ма!

Они примостились и стали есть. Сашке в горло не шло, ещё подташнивало, Станислав же ел с жадностью и выпивал, сначала он приладился к рому, но как-то так получилось, что, видимо, счёл ром Сашкиным и перестал его пить, а перешёл на шнапс.

– Мам в Познанье роджьинэ, жо́нка и цу́рка юж доро́сла, вкрутце замонж одда́вачь, а я ту одпочи́вам в тым окопье идьётыцкем… На войне два дни и юж зосталэм ра́ны два раз.

Сашка смотрел на Стани́слава и удивлялся. Он вспомнил, что в кабаке, где служил, буфетчик был старый поляк, говорил по-русски, но нет-нет, поминал свою семью-роджьину, стару́ жо́нку и цу́рку старшую, среднюю и младшую, которых бы впору замуж, да никто не берёт. А Стани́слав, иногда вставляя русские слова, а чаще какие-то непонятные, стал рассказывать, как он жил в своей По́знани, как всё было хорошо до войны, как женился, как отдыхал и выпивал с друзьями, и тогда Сашка понял, что Стани́слав, может, и не опытный солдат: воевал один день во Франции под Верденом – был ранен, и один день тут в России и снова ранен, – а просто очень опытный человек.

– А сколько тебе лет? – спросил он.

– Чтерджьещчи! – ответил Стани́слав, нарисовал на песке «40» и указал рукою на верхний край бруствера.

Сашка посмотрел и ничего не понял, только ветер колыхал траву и гнул её с востока на запад.

* * *

Дрок вместе с артиллерийским подпоручиком долго выбирали что-нибудь подходящее для наблюдательного пункта, потому что местность, на которой расположился бывший городок Сморгонь, была ровная, как стол.

За их спиной приблизительно в полуверсте, а может, и ближе соблазнительно маячили стены разрушенного немецкой артиллерией польского костёла. Однако каждый вершок обломков, которые с перекрытиями ещё высились над землёй, были пристреляны германцем, и для наблюдателей подниматься туда было смертельным риском, все ещё помнили, что не так давно костёл стал могилою четырём русским генералам, нескольким офицерам и нижним чинам – всем разом.