Внезапно мне стало дурно в темной отвратительной комнате – в комнате, где страдал Моджо. Я взлетела наверх, разделась, залезла в душ, а потом, немного успокоившись, пошла вниз к Джейми – делиться новостями и планом побега.

Когда я спустилась в гостиную, Джейми, конечно же, заваривала чай. Я уселась на диван, а она хлопотала вокруг с чашками и тостами. Я ничего не стала говорить до еды – лучше на сытый желудок.

Наконец Джейми стряхнула на пол крошки со своей клетчатой фланелевой рубашки и устроилась в кресле у камина, подсунув голые ноги под себя. Она сияла, она была счастлива. Ох ты черт.

– Послушай, Лил, это так странно. – Джейми покачала головой, потом задумчиво кивнула. – То есть правда странно. Я думала, ну, знаешь… я же говорила, да? Я считала, Шон – напрасная трата времени, я собиралась его бросить, честно. Но, блин, – какой поворот. Невероятно. Совершенно другой человек! Он так и сказал: «Джей, я совершенно другой человек. Ты открыла мне глаза». Он долго говорил, как по-детски себя вел, как глупо убегал к этой Лизе; он хочет, чтобы у нас было будущее. Сказал, что не догадывался, как привязан ко мне, пока не понял, что может меня потерять. Ладно, ладно, я знаю, о чем ты думаешь, – но он совершенно не врал, я же видела – никакой лжи, все открыто и прямо. Он честно изменился. Конечно, у нас бывают разногласия – у кого их нет? Но, знаешь, компромисс, и если ты встанешь на позиции другого человека, – это ключ к зрелым отношениям…

– Он не видел Лизу несколько лет. Он трахается с тетушкой Ланой.

Слова упали из моих уст, словно камень в пруд. Джейми умолкла, не договорив.

– А еще он избил Моджо, Джейми. И изрезал ему лицо осколком от бутылки. Шрамы останутся на всю жизнь. Поэтому Моджо уехал. Господи, господи, Джейми, твой Шон – господи, он же монстр. Он постоянно врет, он постоянно тебе врет. Не… послушай, это правда. Я звонила Лизе. Честно. Это она мне рассказала… И я видела Моджо. Это ужасно. Его лицо… я…

И я все выложила Джейми. День к вечеру окрашивался золотом, приветливо шипела конфорка, но мы не могли согреться. Я рассказывала леденящие, холодные вещи, и Джейми слушала меня, как ребенок, которому объясняют, что такое смерть. Когда я договорила, нас обеих трясло, по щекам текли слезы. Чтобы хоть как-то отвлечься, я поставила чайник.

– Значит, это тоже ложь? – тихо спросила она. – Очередная ложь. О господи, Моджо. Не может быть. Где он, Лили? Почему не хочет меня видеть? Я люблю его – он мой друг… Лили, почему он не захотел встретиться со мной?

Я не могла сказать, что Моджо во всем винит ее. Просто не могла. Может, потом, когда все устаканится. Я принесла чайник, но нам было не до чая. Я пересказала ей разговор с Лизой – о Лане Пауэрс, о насилии, порнографии и садомазо. Джейми отвернулась и прикрыла глаза. Я не могла вычислить, о чем она думает, – ее лицо опало и словно скукожилось. Пару минут мы сидели в тишине.

– Она наверху, – прошептала Джейми.

– Кто?

– Сумка – сумка Шона. Та, которую он всегда носит с собой. Он оставил ее в нашей – в моей комнате. Когда мы вернулись, он куда-то опаздывал и бросил сумку на кровать. Она наверху.

Я встала:

– Пойдем, посмотрим. Проверим, правда ли это. Если Лиза все выдумала, я извинюсь или как-нибудь. Если нет – прости уж. Пойдем.

– Я… я не могу… он взбесится. Если Шон узнает, он взбесится. Я обещала ему не трогать его вещи. У него на эту тему пунктик – я не могу…

В ярости я развернула ее к себе:

– Забей, слышишь? Забей! И на него тоже. И на его ебаные игры. Джейми! Подумай о Моджо! Подумай о своих настоящих друзьях! Шон псих. Джейми, он ебнут на голову. Он опасен! Пойдем наверх и докажем это раз и навсегда!

Я дрожала от злости на нее – и на него. Мы медленно поднялись по ступенькам. Джейми тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом.

Ее двойная кровать стояла за дверью у окна. Занавески были отдернуты, и поднявшийся ветер сотрясал шаткие большие оконные рамы. Я всегда считала, что в комнате невыносимо сквозит.

Кровать у Джейми была дешевая, поставленная еще владельцем, с изголовьем и изножьем под медь – расходящиеся полукругом металлические трубки с большими полированными шарами. Кровать отражалась в единственном дорогом предмете мебели – зеркале в полный рост, купленном несколько лет назад на барахолке.

В комнате царил беспорядок – на полу, на комоде, на каминной полке, везде валялись книги, одежда, косметика, расчески, плюшевые медведи, грязные чашки и тарелки из-под тостов. Я бы здесь не выжила и пары секунд. Вот уж воистину, на вкус и цвет…

Я смотрела куда угодно, только не на чертову сумку, валявшуюся на кровати посреди бардака. Я знала, стоит мне – нам – ее открыть, и все. Все изменится, так или иначе. Переменятся наши жизни и наша дружба – к лучшему или к худшему. Я не знала, куда.

Джейми задумчиво нагнулась и зажгла маленький газовый камин – такие стояли во всех комнатах, кроме чердака. Мы их называли «брэдфордское центральное отопление».

Мы медлили – каждая по своим причинам. Но это нужно сделать. Я сгребла сумку – она оказалась довольно легкой, – и плюхнула на пол. Расстегнула молнию и развернула, чтобы падал свет из окна. Спиной к двери мы уселись на пол, как дети с новой, интересной, но не очень красивой игрушкой.

И что мы увидели? Носки. Грязные спортивные носки. Сердце у меня упало. Да, мне должно было полегчать – но не полегчало. Мы перебирали грязное белье Шона, и я чувствовала, как от Джейми поднимается волна надежды. Было неприятно, что она мне до сих пор не верит, что она хочет верить ему, а не мне.

Я отодвинула грязное белье. Оказалось, его не так и много – всего лишь тонкий слой. А под ним – да, вы угадали – журналы. Новые, старые, по большей части небольшого формата. Да, с жестким порно. Не буду вдаваться в детали – думаю, вы без особого труда представите, что мы увидели, – то, на что я заставила смотреть Джейми. Не знаю, лично я не понимаю радости от пыток. А на этих фото над женщинами жестоко надругались. Жгли. Били. Резали. Издевались. Женщин, похоже, это не особо развлекало. Никакие дурацкие костюмы и модные декорации не скрывали, что женщины искренне страдают, им взаправду больно. Они не выглядели «сексуальными» и «знойными». Они напоминали несчастных наркоманок и жертв, которые вот так зарабатывают. Там нашлось и доминирование: со скучающими лицами и в идиотских костюмах женщины били распростертые куски плоти, которые в реальном мире называли себя мужчинами. Сплошь боль и унижения – люди мочились друг другу в рот и совали разные предметы в зады. Честно признаться, мне стало дурно.

Я кинула журналы на пол, а Джейми подобрала и молча пялилась на них, словно пытаясь их понять – или понять Шона. Я порылась в сумке и извлекла несколько мешочков; один был непромокаемый, и его я открыла первым.

Джейми сидела и рыдала, как скорбящая Мадонна, с грудой вульгарных журналов на коленях.