Интересно, а как мне об этом забыть?..

— Где Уильям?

Это первые слова Джека, прежде чем он успевает повесить пальто в шкаф. С его зонтика, который стоит в коридоре, течет вода.

— У матери.

Стоя у дверей, объясняю, что случилось, и вижу, как Джек начинает съеживаться. Длинное черное пальто будто становится свободнее и почти касается пола, плечи сгибаются, руки уходят в рукава. Он сжимается и съеживается у меня на глазах. Уменьшается от отчаяния. Джек сбрасывает пальто, и оно падает на пол. Сверху он бросает портфель и идет мимо меня. С мокрых отворотов брючин срываются капли. Я иду за ним по длинному коридору, в спальню.

— Все будет хорошо, — с надеждой говорю я.

Придвигаюсь к нему, но не прикасаюсь. Я боюсь притронуться к Джеку. Как будто мы — два магнита, и между нами — энергетическое поле, которое отталкивает нас друг от друга. Или, точнее, отталкивает меня от него. Я сажусь на постель. Ступни на полу, спина прямая, колени сжаты. Похожа на провинившуюся школьницу.

— О черт, — вздыхает Джек. Он смотрит на часы, потом на будильник на столе, как будто желает удостовериться, что сейчас действительно четверть седьмого. — Черт…

— Думаешь, нужно его забрать? В смысле, ты его заберешь? Нужно его забрать.

— Не знаю…

Надо сменить мелодию звонка на телефоне. Что-нибудь менее злобное. Что-нибудь, что не вопиет «Каролина!».

— Черт… — повторяет Джек. Его «алло» настолько осторожно, что даже комично. Как и его облегчение.

— Это твоя мама, — говорит он, передавая мне трубку после нескольких обязательных фраз.

— Привет, — говорю я. Мы с мамой не разговаривали с тех пор, как я сбежала от нее на улице, и теперь я готовлюсь извиняться.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ничего. Ничего не случилось. То есть ты имеешь в виду сейчас? Или в тот раз?

Мама щелкает языком.

— Забудь про тот раз. Это не важно. Я просто хотела уточнить, собираемся ли мы на Марш памяти.

— Да. То есть наверное. — Я прикрываю мембрану рукой. — Джек, мама хочет уточнить, собираемся ли мы на Марш памяти.

Джек стоит посреди спальни, держа себя за лацканы пиджака, точно не знает, снимать его или нет.

— А что такое?

— Она хочет пойти.

— А. Понятно. Да, конечно.

— Мама, — говорю я в трубку, — встретимся в четыре на Земляничных полях.

— Погоди, я запишу, — просит она, и тут же слышится сигнал входящего.

— Подожди минутку. — Я нажимаю на кнопку.

Звонит, разумеется, Каролина.

— Можно Джека?

— Здравствуй, Каролина. — Поразительно, насколько спокоен мой голос, хотя в животе стягивается узел. Во мне умер отличный адвокат. Я все-таки дочь своего отца. — Сейчас. — Я снова переключаюсь на маму. — Это Каролина.

— Ты больше не можешь разговаривать?

— Да. Увидимся в парке, ладно?

— Конечно. Послушай, милая…

— Мама, мне действительно пора.

— Ну ладно. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю, мама.

Я передаю трубку мужу. Бедный Джек. Это я швырнула его сына в Гарлем-Меер и поругалась с его бывшей женой, но именно он теперь вынужден стоять и терпеть, пока Каролина сверлит ему мозг. Я поражаюсь, с какой энергией он защищает меня, пусть и моими же словами: Джек использует фразы, которые сказала я, когда защищалась от его упреков.

— Это была случайность… Они поскользнулись и упали… Он всего лишь слегка промок…

Я чувствую особую благодарность, когда он говорит Каролине, что она преувеличивает. Джек значительно вырастает в моих глазах, когда намекает, что она, кажется, страдает водобоязнью. Это очень хорошее слово. Я жду, что он предложит ей побывать у психолога — честное слово, сама я готова сбросить эту женщину в Гарлем-Меер, — но Джек не настолько саркастичен. Увы, в конце разговора он даже извиняется. А потом говорит:

— Спасибо. Спасибо, я тебе признателен.

— Спасибо? — в ужасе повторяю я. — За что? За что спасибо?

Он машет рукой, приказывая мне замолчать, а потом кладет трубку.

— Черт возьми, за что ты ее поблагодарил?

— Она сказала, что не собиралась ничего тебе говорить по поводу инцидента. Каролина думала оставить все как есть, но Уильям так расстроился, что у нее просто не осталось выбора…

— Инцидент. — Я горько смеюсь. — Ты поблагодарил ее за то, что она передумала и наорала на тебя?

— Я поблагодарил ее за то, что она собиралась оставить все как есть. Я ее успокаиваю, Эмилия, неужели ты не понимаешь? Ты не понимаешь, что я вынужден это делать? Я вынужден уламывать Каролину. Господи, уж ты-то должна меня понять…

— Почему? Потому что меня тебе тоже приходится уламывать?

— Я этого не говорил.

— Но имел это в виду.

— Может, хватит, Эмилия? — Он сдергивает пиджак и бросает его на кресло, следом — галстук, расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке и тяжело опускается на кровать рядом со мной. Порывисто трет рукой лицо. — Я так от всего устал…

Я беру мужа за руку.

— Прости. Прости. Поверить не могу, что я это сказала. Я сама во всем виновата. — Я целую его ладонь. — Прости, Джек.

— Хорошо.

Я подношу его ладонь к своей щеке и прижимаюсь к ней лицом. Она такая гладкая.

— Как думаешь, Уильям пойдет с нами на Марш памяти? — спрашиваю я.

— Что?

— Ну, Марш памяти. Моя мама только что звонила и спрашивала. В следующее воскресенье. Двадцать девятого, в високосный день. В последний день февраля.

Джек не отнимает руку, но и не гладит мою щеку.

— Ты по-прежнему хочешь, чтобы он пошел?

— Мне нужно, чтобы он пошел…

Честное слово. Я хочу, чтобы мы все трое были там, даже Уильям. Особенно Уильям. Таким образом я смогу показать ему, что пытаюсь все исправить, пытаюсь стать мачехой, которая ни за что не бросит ребенка в ледяную воду. Мачехой, к которой можно обратиться, если ты испачкал штаны. Если Уильям пойдет с нами, я начну восстанавливать свою жизнь и нашу семью.

Я объясняю это Джеку. Он, кажется, не уверен, но говорит:

— Уильям пойдет.

— Но Каролина сказала, что мне больше нельзя брать его в парк.

— Это не ее дело.

Вечером в воскресенье, двадцать девятого февраля, мы с Джеком и Уильямом едем к Земляничным полям и черно-белому круглому мемориалу «Битлз», откуда начнется Марш памяти. Будучи человеком добросовестным и законопослушным, я зарегистрировалась онлайн, пусть даже ради этого мне потребовалось написать имя и дату рождения своей «бесценной малютки». Я заплатила двадцать долларов взноса, по максимальному тарифу, но отказалась от фирменной футболки и свитера.