Джек изо всех сил постарался дублировать содержимое книжного шкафа дома у Каролины, и есть что-то трогательное в рядах книг — «Бык Фердинанд», знаменитый «Дом на Восемьдесят восьмой улице», «Майк Маллиган и его экскаватор», «Динозавр Боб». Яркие, красочные обложки, твердый переплет, на страницах ни единого пятнышка, какие обычно остаются от детских пальцев. Джек бросил ракетку в угол пустой гостиной.

— Хочешь выпить? Вина или пива? Воды?

Я покачала головой.

— А я выпью пива, — сказал он. — Там чертовски жарко.

Я пошла за ним на кухню и стала смотреть, как он открывает холодильник и достает бутылку из картонной упаковки. Не считая пива, холодильник был набит безлактозными продуктами для трехлетнего ребенка, тортеллини, виноградом, пакетами соевого молока. Я смотрела, как Джек подносит бутылку к губам и запрокидывает голову. У него острый кадык — идеальный треугольник, который движется туда-сюда, когда он глотает.

— По-моему, мне следует переехать к тебе, — сказала я.

Джек поставил бутылку на кухонный стол и взглянул на меня своими бархатными глазами цвета ярко-синих чернил.

Вот что осталось несказанным:

«Я знаю, ты собираешься меня оставить. Не надо. Не оставляй меня».

«Прости, Эмилия. Я не могу этого сделать. Не могу так быстро начать новые отношения. Мой брак едва успел закончиться. Я не в той форме, чтобы начинать все заново».

«Но ты ведь меня любишь».

«Это не важно. Я просто не могу. Не сейчас. Я в смятении. Мне больно. Сначала я должен понять, как жить без Каролины и Уильяма, а потом уже думать о том, как жить с другой женщиной».

И этого мы тоже не сказали друг другу:

«Ты мой. Ты не можешь меня оставить, потому что ты мой».

«Ты слишком сильно меня желаешь. Твое вожделение просто нестерпимо. Оно разрушило мою семью, разлучило нас с сыном. Я не могу остаться с тобой — боюсь, что ты уничтожишь и меня. Не останется ничего, кроме углей и пепла».

«Но ведь ты меня любишь. Ты тоже меня хочешь. Я не разрушала твою семью. Ты сделал это сам».

«Может быть, ты и права, но тем больше поводов оставить тебя. Огонь, разрушение… Кому это надо? Убирайся отсюда».

И еще:

«Мой сын тебя не любит».

«Но это не важно. Моя любовь так сильна, что она наполнит тебя золотым сиянием. Она ослепит твои синие глаза, и ты забудешь о том, что я равнодушна к Уильяму».

Джек спросил:

— Ты сможешь жить без мебели?

С вечера воскресенья мы с Джеком общаемся на пониженных тонах, будто каждый разговор — это прогулка по льду, слишком тонкому для того, чтобы выдержать вес нашего раскаяния. Мы не говорим об Уильяме, о Гарлем-Меер, о том, как близки мы были к тому, чтобы сказать друг другу немыслимое. Ходим на цыпочках, преувеличенно заботимся о каждом слове, каждом жесте, словно двое сумасшедших, обитающих в весьма уютной клинике с тремя спальнями. Даже отказ от второй чашки кофе настолько меня удручает, что я, совершенно опустошенная, на два часа заваливаюсь поспать ради восстановления сил, когда Джек уходит на работу. Один из плюсов того, что Джек — компаньон фирмы, заключается в возможности приехать домой в десять-одиннадцать часов вечера, так что по крайней мере мы избавлены от нестерпимо куртуазных совместных ужинов.

Утром Джек просыпается рано и стоит надо мной, изящный и красивый, в темно-сером костюме и розовой рубашке. Волосы мокрые после душа, свежевыбритые щеки благоухают лосьоном.

— Ты не спишь?

— Нет.

— Хорошо спала?

— Да, очень хорошо.

— Вечером у меня слушание, так что я не смогу забрать Уильяма из сада.

— Ничего страшного.

— Или ты хочешь, чтобы я позвонил Каролине и попросил Соню посидеть с ним, пока не освобожусь?

— Не нужно, я его заберу.

— Уверена?

— Да.

— Никаких проблем, если…

— Я сказала, что заберу его, — резко отвечаю я. Правило вежливости нарушено, и я тут же съеживаюсь.

Джек наклоняется и стирает с мыска сверкающего кожаного ботинка невидимую ворсинку. Обращаясь к ботинку, он спрашивает:

— И чем вы будете заниматься?

— Не знаю. Наверное, швырну его в пруд. Если пруд замерз, то в озеро.

Он выпрямляется. Никакой улыбки.

— Конечно, я привезу его домой, — вздыхаю я. — Накормлю безлактозным ужином и буду играть с ним в «Лего» или в динозавров, пока ты не вернешься.

— Можешь взять фильм в прокате.

— Не хочу. Не забывай, ему не разрешают смотреть телевизор. Все будет в порядке.

— Если ты так считаешь…

— Я уверена. Все будет в порядке.

Джек кивает. Он застегивает пиджак, потом расстегивает его.

— Я подумал об этом мероприятии в парке… О Марше памяти.

— Да?

Я вообще об этом не думала.

— Ты все еще хочешь пойти? — спрашивает Джек и тут же продолжает: — Думаю, нам всем следует принять участие. Втроем. Это будет для нас небесполезно. Мы пойдем туда вместе.

— Хорошо, — отвечаю я.

Он наклоняется и замирает, его губы — совсем близко от моего лица. Я сокращаю расстояние. Мы целуемся впервые после случившегося на Гарлем-Меер, впервые после ссоры. Это самый обычный поцелуй, не слишком нежный или страстный, но знакомый и уверенный.

— Увидимся вечером, — говорит Джек.

— Не беспокойся, все будет в порядке.

Разумеется, нет. Когда Уильям видит меня в коридоре возле Алой комнаты, он хмурится, склоняет голову набок и, судя по всему, оценивает ситуацию и свои возможности. А потом говорит:

— Я не поеду с тобой.

— Сегодня среда, Уильям. По средам ты едешь к нам.

— Не сегодня.

— Но сегодня среда.

— Нет, Эмилия. — Уильям решительно качает головой. — Я не поеду с тобой. Никогда. Ты бросила меня в озеро.

— Я тебя не бросала. Ты поскользнулся. Мы оба поскользнулись. Это произошло случайно. Такое бывает. Надевай пальто.

— Нет! — кричит Уильям.

Из Алой комнаты выглядывает Шарлин, чье внимание привлек необычайно громкий крик.

— Используй внутренний голос, Уильям, — намекает она.

— Скажи Эмилии, что я не поеду с ней, — требует он, бежит к двери, ныряет у воспитательницы под рукой и скрывается в комнате.

— О Господи… — бормочу я и иду следом.

Две-три няни сочувственно улыбаются. Они-то знают, каково общаться с непослушным ребенком, которого нельзя наказать, но за чье поведение ты тем не менее отвечаешь. Матери, напротив, качают головами или бросают в мою сторону неодобрительные взгляды. Кто я такая, чтобы навязывать свое оскорбительное присутствие маленькому мальчику, которому нужна только мама. Настоящая мама, чье место никоим образом нельзя было занимать…