За все время, понадобившееся нам, чтобы дойти до квартиры, Борис ни разу не оглянулся. Он неторопливо поднимался по лестнице, поигрывая брелоком от машины, и даже что-то насвистывал!

Когда мы вошли в квартиру, дверь захлопнулась за нами с каким-то особенно громким звуком. Так падает нож гильотины.

Он спокойно повесил на вешалку плащ, кашне и, приглаживая волосы, прошел в глубь квартиры, ни разу не посмотрев на меня и даже не оглянувшись. Я тоже сняла и зажала в руке косынку, хотя мне очень не хотелось этого делать – холод не отпускал меня, руки были совсем ледяными. И еще эта слабость…

Борис сидел в спальне на нашей общей кровати и стягивал через голову рубашку. Пиджак небрежно валялся рядом. Он все время разбрасывал вещи, совершенно не считаясь с тем, что именно мне, и никому другому, приходится подбирать все за ним и приводить в порядок. О том, чтобы нанять прислугу, у нас речи на заходило. Хотя, заведи Борис такой разговор, я бы наверняка высказалась за!

Но сейчас этот скомканный и брошенный пиджак и мятая рубашка, которую он швырнул сверху, совершенно уверенный, что все это я должна убрать еще до того, как начну сама раздеваться, вывели меня из себя. Отчасти это было хорошо, потому что моя заторможенность мгновенно исчезла, и я стала чувствовать приближение истерики, какой со мной не было уже давно, очень давно!

– Сейчас же встань и убери свои вещи! – закричала я, топая ногами. – И вообще, не смей раздеваться, когда я с тобой разговариваю! Немедленно встань и объясни мне!!!

– Что объяснить? – спросил он очень спокойно.

– Все! С кем ты сейчас разговаривал! И вообще, что происходит! Что с нами происходит, Борис?!

Сохраняя на лице выражение вежливого терпения, он хладнокровно пожал плечами:

– Извини, я думал, что ты и сама все поняла. Не вижу, о чем тут еще разговаривать.

– Что я поняла?!

– Что я люблю другую женщину. Извини.

И он отвернулся от меня, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Я стояла окаменев. А он взял из шкафа полотенце и прошел в ванную, откуда вскоре донесся мерный шум льющейся воды.

Как была, в нелепом теперь уже вечернем наряде и с прижатой к животу сумкой, я сползла вниз по стене. Это был не обморок, но нечто очень на него похожее.

Сама не знаю, что было ужаснее: то, что я узнала, что у моего мужа есть любовница, или то унизительное положение, в которое он меня поставил, бросив посреди комнаты и даже не удосужившись каким-либо образом объясниться. В голове стоял плотный густой туман. Сквозь него пытались пробиться какие-то мысли, они горохом стучали о мою черепную коробку, мне казалось, что я слышу этот настойчивый стук, какие-то смутные голоса… Состояние этой странной отрешенности, когда я все видела, все слышала, но ничего не понимала, продлилось недолго – всего несколько минут.

Потом я встала. Поплелась в свою комнату, сняла наконец платье, туфли, комбинацию. Все это я делала машинально, ощущая страшную тяжесть в руках и ногах – мне стоило огромных усилий стащить с шеи даже ювелирные украшения. Примятые волосы лежали влажной, спутанной паутиной – зеркало в моей комнате отразило и это, и темные круги под глазами – наверное, это потекла тушь… Я отрешенно смотрела на свое отражение, на свое тело, которое до сегодняшнего дня имела претензию считать соблазнительным, и ничего утешительного не находила в этом зрелище. Когда тебе под сорок и этот возраст как бы вычерчен у тебя на лбу двумя глубокими морщинками, и та же каинова печать проставлена вокруг глаз, рта и на шее – вообще не приходится надеяться на то, что муж будет любить тебя с той же пылкостью, что и двадцать лет назад.

Но ведь и Борис очень изменился за эти годы.

Он долго не мог найти себя. Бросался из одного бизнеса в другой, где-то терял, на чем-то зарабатывал. Но всегда это были какие-то одноразовые проекты, нацеленные на сиюминутный заработок. В нашей старой квартире на Люсиновской улице появилась добротная мебель, красивая посуда, у моей дочери было все самое лучшее, мы никогда не покупали одежду или продукты на дешевых рынках.

Но вот он попал на хорошую должность, в банк, сразу как-то вырос – и пошел, замаршировал вверх по карьерной лестнице, последовательно занимая должности вице-президента, президента, компаньона, владельца нескольких компаний по переработке «давальческого» сырья.

Дела Бориса быстро пошли в гору. После нашего возвращения из Сирии у него появился собственный офис на Полянке, небольшая, но мобильная армия подчиненных. Муж начал разъезжать по Москве на машине с собственным шофером, стал завсегдатаем светских мероприятий. У него появились странные привычки – например, он любил заказать в дорогом ресторане что-нибудь особенно экзотическое и такое же несъедобное – для того только, чтобы дать понять окружающим, что он может себе это позволить. Наверное, именно в это время он стал интересоваться молоденькими девочками.

А мне теперь почти сорок лет – в этом возрасте принято подводить итоги. И они оказались очень неутешительными.

Я не просто одинока – я заброшена, потому что из-за своей вечной занятости муж частенько забывает даже святые для нас обоих даты, такие, как день свадьбы и даже день рождения дочери…

В этой вечной гонке за жизненными благами и мужниной карьерой оба мы совсем забыли, что такое секс. А в такие минуты, как сейчас, стоя у зеркала, я чувствую приближение пожилого возраста, вижу первые морщинки на лице и понимаю, что я не вечна.

Мы сто лет не были с мужем в отпуске, даже просто не гуляли вдвоем. Нам стало не о чем говорить, наш совместный лексикон ужался до бытовых слов и выражений, обозначающих короткие просьбы типа «Дай мне чистую рубашку» и предупреждений вроде «Сегодня я вернусь поздно, не жди».

Это была скучная, серая жизнь. Но все-таки – жизнь. А теперь оказалось, что эти годы были просто потеряны. Потому что у моего мужа, для которого я (пусть это громко сказано – но ведь это правда!) пожертвовала собой, есть другая, интересная, насыщенная жизнь.

И в этой второй жизни Бориса есть и любовь, и секс – есть все, что я потеряла.

Ради него!

Все это пронеслось у меня в голове за какие-то считаные минуты. Последний раз взглянув на себя в зеркало, я поплелась в ванную. Попутно подумала – надо постелить себе в гостиной. Конечно, я все равно не усну в эту ночь. Но лучше я буду не спать на узком диване под мерное тиканье настенных часов, чем вслушиваться в дыхание человека, который так подло меня предал. Может быть, я ему даже неприятна?

– Если хочешь, я могу сам лечь в гостиной, – сказал Борис, когда, стараясь не смотреть на него, я доставала из комода комплект чистого постельного белья.

– Я ничего от тебя не хочу.

– Послушай… Я не хотел тебя обидеть. Но… Понимаешь… Невозможно разорвать связь без того, чтобы какая-нибудь сторона не страдала. Это жестоко звучит, но это так. Если хочешь, давай поговорим…

– Я ничего, ничего от тебя не хочу!