Еще больший ущерб, чем от предательства Енсена, терпела русская армия из-за своей неспособности полностью отрезать крепость от внешнего мира. Гордон, самый опытный воин в стане Петра, настаивал на том, чтобы город был обложен со всех сторон, но из-за недостатка живой силы осаждающие даже не полностью окружили Азов с суши. Между последним русским окопом и рекой зияла брешь, сквозь которую татарская конница регулярно сообщалась с азовским гарнизоном. Еще сильнее действенность осады снижало то, что у русских не было кораблей и они не могли контролировать движение судов по реке. Поэтому Петру оставалось только кусать локти, наблюдая, как двадцать турецких галер беспрепятственно поднялись по реке и доставили гарнизону всевозможные припасы и свежее пополнение.

Все долгие недели осады сам Петр провел в неустанных трудах. Он продолжал играть две роли. В качестве простого артиллериста бомбардир Петр Алексеев, как он себя называл, помогал заряжать и наводить осадные мортиры, посылавшие в город бомбы и снаряды. Как царь он возглавлял высший военный совет, обсуждал и утверждал все планы и операции. К тому же он непрерывно переписывался с друзьями в Москве. Силясь развеять собственное уныние, он поддерживал шутливый тон и обращался к Ромодановскому «мой государь», «король», а подписывался, после уверений в глубочайшем почтении, – «бомбардир Питер».

Успеху русских осадных операций все сильнее мешало разделенное командование. И Лефорта, и Головина задевало, что генерал Гордон превосходит их опытностью в военном деле, поэтому они старались держаться в совете заодно, – чтобы перевесить мнение старого шотландца. Петр, со своей стороны, был недоволен затянувшейся осадой и вместе с Лефортом и Головиным настоял на решении внезапно нанести удар и попробовать взять город штурмом. Гордон втолковывал им, что для овладения крепостью такой мощи следует подвести траншеи ближе к стенам, дабы войска находились в укрытии вплоть до момента атаки, а не оставались надолго незащищенными на открытом пространстве перед стенами. Его предупреждениям не вняли, и 15 августа произошло наступление, которое провалилось, как он и предсказывал. «Вот итог этого несвоевременного и поспешного предприятия, – писал Гордон в дневнике. – В четырех полках убито полторы тысячи человек, не считая офицеров. Около 9 часов Его Величество послал за мной и за другими офицерами. Кругом были одни сердитые взгляды и унылые физиономии». Несчастья продолжались. Дие огромные подземные мины, которые предполагалось подвести под турецкие стены, взорвались еще в русских окопах и вызвали новые тяжелые потери.

Наступала осень. Петр знал, что не может всю зиму держать солдат в окопах; оставалось взять город или отступить. Но последний приступ удался не лучше первого, и солдаты совсем пали духом, да и холодало – и 12 октября Петр снял осаду. Он, однако, собирался вернуться на следующий год, о чем говорит то обстоятельство, что в двух сторожевых башнях он оставил сильный трехтысячный гарнизон.

Возвращение армии на север обернулось настоящим бедствием, унеся больше жизней и снаряжения, чем вся летняя кампания. Семь недель под проливными дождями русская армия брела, спотыкаясь, через степи, а татарские всадники неотступно преследовали ее. Реки вздулись от дождей, трава за лето пожухла и выгорела, а теперь раскисла, животным было нечего есть, а люди с трудом отыскивали сухой хворост, чтобы развести огонь. Армию сопровождал австрийский дипломат Плейер, чье донесение в Вену – поистине горестная повесть: «Множество провизии, которой хватило бы для целой армии, погибло от плохой погоды или пошло ко дну вместе с баржами… Невозможно было без слез видеть, как вдоль всего пятисотмильного пути через степь лежали трупы людей и лошадей, объеденные волками, многие селения переполняли больные и умирающие».

2 декабря армия добралась до Москвы. Петр, идя по стопам Софьи и Голицына, которых сам же гневно осуждал, постарался замаскировать свою неудачу, устроив триумфальное вступление в столицу. Он прошагал по городу, ведя перед собой единственного несчастного пленного турка. Обмануть никого не удалось, и сетования на царевых иноземных военных советников зазвучали громче. Как могла рассчитывать на победу православная армия, если ею командовали чужестранцы и еретики?

Этот довод становился еще весомее оттого, что армия Шереметева, старозаветное русское воинство, ведомое исключительно русскими командирами, добилась значительных успехов в низовьях Днепра. Вместе с конницей казачьего гетмана Мазепы войска Шереметева взяли две из приднепровских турецких крепостей, после чего турки сами оставили еще две. Благодаря этому русские получили контроль над Днепром почти на всем его протяжении, до самого Черного моря.

Но то были успехи Шереметева, а собственный поход Петра на Азов с треском провалился. Его хваленая «европейская» армия отступила ни с чем, да и на обратном пути ей пришлось хлебнуть лиха. И все-таки, хотя поражение было тяжелым разочарованием для нетерпеливого двадцатитрехлетнего царя, оно его не обескуражило. Петр всерьез намеревался вернуться под Азов. Не ища для себя оправданий, он честно признал свое поражение и с головой ушел в приготовления ко второй попытке. Три серьезных просчета помешали исполнению его планов: отсутствие единого командования, недостаток опытных инженеров на строительстве осадных сооружений, открытый для врага доступ с моря в устье реки, перечеркнувший замысел изолировать крепость от помощи извне.

Легче всего было исправить первый просчет: назначить будущим летом единого верховного командующего армией. Чтобы избавиться от второго недостатка, Петр обратился к австрийскому императору, а также к курфюрсту Бранденбургскому с просьбой прислать опытных специалистов в осадном деле и тем помочь в борьбе с неверными. Куда труднее было одолеть третье препятствие – требовался флот, чтобы держать в руках водные пути к крепости. Тем не менее Петр решил, что флот у него будет, и потребовал, чтобы к маю – всего за пять месяцев – построили военный флот в 25 вооруженных галер и 1300 новых стругов для перевозки войск и припасов. Галеры должны были представлять собой не обычные плоскодонные речные суда, а солидные морские военные корабли, способные противостоять турецкому флоту в устье Дона, а то и в открытом море.

Казалось, это задача непосильная. Назначенный срок был не только смехотворно мал, но как раз на эти пять месяцев приходилось самое неблагоприятное время года. Реки и дороги скрывались подо льдом и снегами, короткие дни рано сменялись зимними ночами, у людей, работавших молотками и пилами под открытым небом, пальцы коченели от холода. И не было ни удобного морского порта, ни верфей, так что Петру предстояло строить свои корабли где-нибудь посреди России, а затем сплавлять по рекам, чтобы доставить к месту морского сражения с турками. Мало того, в России не было настоящих корабельных мастеров. Русские умели строить только струги, простые суда в сто футов в длину и двадцать в ширину, собранные без единого гвоздя, которые использовали, чтобы один раз спуститься вниз по реке, а потом разбирали на доски или дрова. Таким образом, план Петра подразумевал, что сначала предстояло построить верфи, набрать рабочих, обучить их выбирать, валить и тесать лес, закладывать кили, строить корпуса, ставить мачты, выстругивать весла, вить канаты и шить паруса, а затем подготовить корабельные команды и всем флотом спуститься по Дону до Азова. И все это за пять зимних месяцев![51]