– Красные мышцы, тридцать два процента. Фарфор чистый.

Родди усмехнулся и медленно кивнул.

– Не откусывай больше, чем можешь проглотить. Не переешь на линии.

Он засмеялся громче и кивнул. Я схватил мяч, и он побежал. Мне нравилось смотреть, как Родди бегает: поэзия в движении. А после десяти лет в профессиональном спорте он мог и летать. Я наблюдал, как он несется – тридцать, сорок ярдов. Когда он отбежал на пятьдесят, я бросил мяч, и Родди поймал его на ходу. Подбежал, совсем не запыхавшись, и вручил мне мяч.

Мы вернулись на крыльцо, где я предложил ему теплое имбирное пиво, и он не отказался. Мы посидели молча несколько минут, не испытывая потребности в разговорах. Когда же Родди заговорил, то четко и по делу:

– Я знаю, что против тебя есть кое-что, но они хотят, чтобы ты подумал насчет проб. По-тихому – никакой прессы. Только ты и я. Просили надавить.

Я уставился в свой стакан.

– Родди… – Я покачал головой. Он поднялся, надел пиджак и опустил очки на глаза. Бриллиант сверкал, как и его жемчужно-белые зубы.

Мужчина одернул пиджак, поправил галстук. Когда я протянул руку, он взял ее и задержал в своей.

– Я не знаю, что произошло. Если это правда… – Родди помолчал. Покачал головой. – Но я играл двенадцать лет, был с тремя командами и ловил пасы, наверное, от дюжины парней, которые стояли под центром. Ни у кого из них не было того, что было у тебя… – он взглянул на дорогу, – и до сих пор есть. – Родди подошел к своей машине, собрал обломки камеры, затем на минуту замер, держась за дверцу. Хотел еще что-то сказать, но, когда это было уже на кончике языка, передумал и сел в машину.

Дверца захлопнулась, и пыль закружилась позади машины, когда она медленно поехала по дороге.

– Ты и не догадываешься, как много это значит, – прошептал я.

Такс проспал большую часть той недели и начало следующей. По утрам и вечерам я работал с Ди, стараясь выправить ему руку. Парнишка хотел угодить тренеру, заслужить его одобрение, и недоверие глубоко его задевало, поэтому и дела с рукой шли не так быстро, как хотелось бы. Я не лез ему в душу – все игроки хотят угодить своему тренеру. Случай с Ди был особенный – он не знал отца, и коуч Деймон так или иначе отчасти заполнял пустое место в его сердце. Так бывает со всеми тренерами. Проблема заключалась в том, что Деймон заполнял это место злобными тирадами, негодной подготовкой и предательством. И, судя по тому, что я уже знал, с очередным предательством Ди предстояло столкнуться еще до конца сезона.

В светлое время суток я держался в тени и старался избегать публичных мест. И каждую ночь проходил разделявшие нас полмили, садился, притаившись, под окном и ждал, пока пульт упадет на пол. Ждать приходилось долго – Одри проживала свои ночи за просмотром старых записей и в добровольной коме. Сидя на полу возле ее кровати, я просовывал руку под ее руки, рассматривал заработанные в саду мозоли. Я убирал с ее лица пряди волос, отчаянно сопротивляясь желанию дотронуться до своей жены, погладить, пройти пальцами по знакомым очертаниям фигуры. И каждый раз это желание отзывалось чувством вины. Я беспокоился за нее, не зная, каковы побочные последствия принимаемых ею лекарств и как давно она их принимает. Наблюдая за Одри в душе, я убедился, что за то время, пока меня не было, она потеряла по крайней мере фунтов десять или даже больше, а ведь лишних у нее не было. В темноте, слушая ее дыхание, я открывал для себя новое значение ее реплики про «пожизненное заключение». И каждую ночь уходить становилось все труднее.

Однажды вечером, в четверг, около десяти, я, заглянув в окно Одри, увидел пустую комнату. Почесав голову, вдруг как будто услышал смех. Странный звук для живущего в почтительном молчании монастыря, где многие годами не открывают рот. Более того, звук был мне знаком. Я не слышал его давно, но ошибиться не мог. Забравшись на стену и положившись на слух, я прошел до большого, ярко освещенного строения в центре. Поскольку свет был мне противопоказан, я соскочил со стены и забрался на крышу здания с открытыми люками.

Я лег на живот, подполз к люку и осторожно заглянул в него. Что за цирк? Одри сидела, подобрав ноги, на ковре и смотрела через очки на стоящего перед ней Ди. Вокруг валялись листки с уже заполненными письменными тестами. У стены – большой стол, за спиной у Одри – диван, на стене – огромный телевизор с плоским экраном. Полку на одной из стен заполняли коробки с видеокассетами. Почерк на коробках был определенно мой. Так вот куда они подевались. На столе лежала стопка газет и толстенная книга под названием SAT.

Телевизор был включен, и на экране застыл я. Последний школьный год, когда меня назначили Шутом Домашнего двора. Тогда против меня восстала вся школа, и какие-то шутники, заявив, что я и так уже выиграл много наград, предложили мою кандидатуру на роль придворного шута. Получилось весело. Накануне вечера встречи выпускников я разыграл небольшой скетч. Зачесал гладко волосы, повесил на шею свисток на шнурке, карманный протектор, обмотал белой лентой оправу очков, подтянул шорты, закатал носки и надел высокие кеды – стопроцентный ботан. Голос и манера держаться – от Патона. Поза тела – от Кэрол Бернэт, в том смысле, что моя задница выдавалась на добрый фут. А еще я как мог старался воспроизвести тон шерифа из «Хладнокровного Люка» в его знаменитой фразе «Что мы здесь имеем, так это полную неспособность общаться». Я превратился в «Профессора П. И.» и показывал, как бросать футбольный мяч. В моем лучшем подражании Тиму Конуэю я постоянно цеплялся за собственные ноги, демонстрировал откровенную криворукость и бормотал что-то о кинетической цепочке. Было здорово, школа аплодировала стоя. Думаю, им особенно понравилось, что я впервые дурачился и вел себя непринужденно. Остановленный на паузе телевизор показывал меня, демонстрирующего катапульту.

Внизу, подо мной, Ди стоял посередине комнаты. В руках футбольный мяч, на шее – свисток, на носу – очки в черной, перемотанной белой лентой оправе, на груди – карманный протектор с набором ручек, шорты подтянуты едва ли не до подмышек, носки – к коленям, а голос – как у страдающего запором старичка. Лоб в морщинах, а вот движения рук странно знакомые. И, наконец, выпяченная задница. В общем, одна большая карикатура на меня. Я прислушался.

– Что мы здесь имеем, молодой человек, так это полную неспособность оп-щастья. – Ди покрутил в руке мяч, перекинул свисток из одного уголка рта в другой. Акцент ему удался, и подражание шерифу получилось лучше, чем у меня. – Это есть футбольный мяч, изготовленный из первосортной свиной кожи, не яйцо, его не отложили, и его нужно бросать. Вот так. – Еще немного от Кэрол Бернэт. – Смотрите сюда. Вы – гигантская катапульта. Кинетическая энергия идет от пальцев ног, поднимается по большеберцовой кости до бедренной кости…

Одри хохотала как сумасшедшая и уже тянула руку, призывая Ди остановиться, но он продолжал:

– …Откуда поступает в брюшную кость. Которая располагается здесь. – Он изобразил пальцем кружок на животе. – Покружив, она проскакивает во внутренний мыщелок плечевой кости, позвоночник, шейную кость, челюстную кость, вертится вокруг глазной кости и стекает на плечо и в фалангу пальца. Итак, вы хотите держать мяч… – Ди изобразил отчаянную хватку и кошмарный бросок, в результате которого мяч выпал из пальцев и покатился по полу. Пытаясь поднять его, он каждый раз пинал кожаный снаряд ногой.