Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соберись.
Сосредоточься.
Не пускай их врнуть. Никогда.
Конечно, можной пойти по лёгкой дорожке и залиться синькой или жахнуться герычем, как многие вокруг. Они уже давно сдались, лузеры несчастные. Потеряешь гордость, веру с вебя – считай, пропал.
Голли, надеюсь, навсегда с этим дерьмом завязал.
Таблы – другое дело. Но никто ж не знает, что будет, если долго их употреблять. Все, заметьте, знают, к чему приводит регулярное употребление пива и сигарет: они убивают, но бросать никто не торопится. Что ж тогда таблы могут наделать: убить ещё раз?
Ронни всё помалкивает. Меня это устраивает.
Когда запитаешь и танцуешь под музыку Карла в его клубе – мир кажется чудесным, хотя, по мне, так он слишком увлёкся техно, роботехникой, как он это называет. Мне больше нравилось, когда он крутил музон позадушевней. И всё равно пластинки у него – супер, он отлично работает. Его узнают, уважают. Мы можем пройтись с ним по магазинам, по клубам, и видно, что мы уже не парни с окраин. Он – N-SIGN, диджей, я – Бизнес Биррелл, боксёр.
В самом деле, нам выказывают не больше уважения, чем нашим отцам-рабочим, когда они работали на заводе. Теперь же людей, которые в своё время были солью земли, считают за лохов.
Ронни из того ещё поколения. Давным-давно его уволили с верфей в Розит. Теперь его жизнь – это бокс. А может, так оно и было всегда.
Нас с Карлом никто за лохов не держит. Но с этими таблами – точно надо притормозить. Все мы жрём слишком много, ну может, Терри чуть меньше, надо отдать ему справедливость, что последнее время случается всё реже. Да, мир становится чудесным, но, может, и наркот с чеком герыча, и алкан с пурпурной банкой «Теннентз» или пакетом дешёвого вина вначале говорили то же самое.
Молчание – золото, это ты, Ронни, прав.
Однако сейчас он молчит как-то по-особенному. Что-то у него на уме, и я знаю, что именно. Я повернулся и посмотрел на его серебряную шевелюру, его физию, красную, как у реального алкаша. Прикол в том, что он трезвенник, это всё повышенное давление. Не повезло. Сам никогда не догадаешься, а Ронни мужик неразговорчивый. Всё должно твориться внутри. Может быть, я пойду тем же путём. Говорят, что мы похожи, Ронни даже говорит, что нас принимают за отца и сына. Мне эти разговоры не нравятся. Он мне не отец и родным мне никогда не будет. Прикиньте, однако: я каждый день пробегаю по восемь миль, а через десять лет у Джуса Терри цвет лица будет лучше моего. Непруха. Да на холод всё это. Беспредел.
И вот он заговорил! Довольно я на обложку нагляделся.
– Хорошо б ты подумал как следует насчёт этой поездки, Билли. Мы должны многим пожертвовать, сынок.
Опять МЫ.
– Всё уже забронировано, – говорю.
– Понимаешь, – продолжал Ронни, – нам необходимо поддерживать форму. Морган не лох. Он вынослив, и у него есть сердце. Он напоминает мне этого Бобби Арчера, парень он боевой.
Бобби Арчер из Ковентри. Мой последний бой. Парень-то он боевой, но я прикончил его в три раунда. Боевым быть хорошо, но ещё лучше, когда умеешь хоть немного боксировать и челюсть у тебя не похожа на хрустальный кубок.
Как только правый хук достиг цели, я развернулся и направился в свой угол. Бизнес кончил.
– Всё забронировано, – повторил я. – Мы едем всего на две недели.
Ронни резко повернул, и машина затряслась по булыжной мостовой, ведущей к спортзалу, расположенному в старинном викторианском здании, которое снаружи напоминает сортир. Внутри оно может показаться пыточной камерой, когда за тебя примется Ронни.
Он остановил машину, но выходить не думает. Когда я собрался выскочить, он схватил меня за руку.
– Мы должны поддерживать форму, Билли, и я не понимаю, как ты намерен это делать в течение двух недель на пивном фестивале в Германии с толпой проходимцев, с которыми ты тусуешься.
Капает мне на мозги.
– Со мной всё будет в порядке, – объясняю я в очередной раз. – Я буду бегать по утрам и ходить на тамошний тренировачный ринг, – говорю.
Последнюю неделю мы только и делаем, что месим этот кал.
– А что твоя девушка? Что она думает на этот счёт?
Есть у Ронни одна особенность: будучи чуваком, который практически ничего не говорит, он легко может перейти всякие границы. Что думает Антея? То же, что и Ронни. Немного.
– Это моё дело. И вот что я тебе скажу: ты сам разошёлся как девчонка. Забей.
Ронни нахмурился, потом стал весь такой задумчивый и уставился вдаль, через лобовое стекло. Я не люблю говорить с ним в таком тоне. Это ни мне, ни ему не приятно. Но каждый решает за себя. Тебе могут дать совет, это пожалуйста. Но нужно иметь достаточно здравого смысла и понимать, что, когда решение уже принято, разговор окончен.
Так что заткнись.
– Если б я занялся тобой два года назад, сейчас ты бы уже был чемпионом Европы и претендентом на мировое золото, – сказал Ронни.
– Ну да, – довольно холодно ответил я, оборвав его.
Не собираюсь больше слушать эту чепуху. По мне, так это неуважение к моим старикам. Отец с большим трудом выбил мне это место ученика. А мама вообще не хотела, чтоб я занимался боксом; просила меня бросить навсегда. А стать профессионалом, биться за деньги – для неё это было как переступить черту.
А Ронни всё подговаривал меня заделаться профессионалом. Наши мечты должны исполняться, сказал он. Снова НАШИ. Но Ронни никогда не просечь, что на самом деле профессионалом я стал не благодаря ему, а благодаря собственному отцу. Однажды он взял меня в Лондон, и субботним вечером 1985 года мы пошли в «QPR» на поединок между Барри Макгиганом и Эусебио Педроса.
Мы пошли туда с моим дядей Энди, который живёт в Лондоне. Помню, какие пробки были на Уксбридж-роуд, как мы тащились на 207-м автобусе и всё боялись, что опоздаем на бой. Когда мы туда приехали, на входе толпились двадцать шесть тысяч ирландцев. Я-то хотел посмотреть на Педросу, потому что он был тогда лучший. Девятнадцать раз он защитил свой титул, я думал, что он просто непобедим. Макгиган мне тоже нравился, и хотя парень был хороший, шансов против Главного у него не было.
Макгиган вышел с белым мирным флагом, он не вписывался в этот ольстерский бред с триколором и красной рукой. Мне это показалось актом капитуляции, как будто он сдался ещё до первого выпада. Следом на ринг вышел старик, потому мы выяснили, что это был его отец, и запел «Дэнни-Бой». Песню подхватил весь зал, и католики, и протестанты из Белфаста. Я посмотрел на отца и в первый и последний раз в жизни увидел слёзы у него на глазах. И дядя Энди с нами. Вот это был момент. Зазвенел гонг, и я подумал, что тут-то Педроса и испортит всем праздник. Но случилось чудо. Макгиган налетел на него и обрушил целый шквал ударов. Я думал, он себе руки вывихнет, но ко второму раунду он нашёл свой ритм и стал проводить комбинации по всему рингу. Можно было подумать, что малыш вот-вот выдохнется, но он продолжал без устали напрыгивать на противника, но не бездумно, а с чувством, с толком. Он атаковал, выстраивал комбинации, но и про защиту не забывал и всё оттеснял Педросу к борту. У Макгигана длинные руки, неуклюжая стойка: достать его ударом, наверное, то же, что пытаться отнять мяч у Кенни Далглиша в штрафной площадке. Педроса был великим чемпионом, но в тот вечер на Лофтус-роуд я видел, как он сдал, схуебился.