– Ну, дык, и чо?

– Уд через плечо! Тут на этой самой свободе воли все и стоит! Делай, что хочешь и можешь, но башкой думай – за все содеянное спросят без жалости. Да я о таком дома и мечтать не мог!

– Тебе сколько разов было сказано – маслята с прочими не класть? А это что?! – донесся от кухни звонкий голос одной из помощниц Плавы. И неразличимый бубнеж провинившейся сборщицы в ответ, видимо, холопка огрызнулась на замечание, так как тут же последовала гневная отповедь:

– Как это не мое?! Моё! Меня Плава старшей назначила, а я за тебя, лахудру, перед ней огребать буду? А ну перебирай все снова, пока космы целы… Мне потом покажешь!

– Во, слыхал? – воинственно кивнул в сторону кухни Гаркун, сделавший совершенно непостижимый для Сучка вывод из услышанного. – Тут холопки и то в начальные люди выбиться могут, если захотят и не забздят! А ты говоришь…

«Да в бога душу! Эка он повернул-то! По Писанию, значит, хоть он, птичка лесная, того Писания и не видывал! И ведь не поспоришь… Мож, тоже со святошей нашим, того, покалякать? Или ну его к бесу? Свобода воли… Стало быть, и такая она, воля, бывает? И к ней рвутся, из порток выскакивая? В строй, в холодную, под палки, под крик лающий сами бегут? А может, и правильно? А может, и нельзя иначе – за все плата требуется, и за свободу быть, кем можешь, тоже?

О как, Кондрат! Это что ж получается – такая воля, как тут, это самая настоящая воля и есть, и другой нету? Как там Лис говорил: «Делай, что должен, и будь что будет»? Ах ты, мать его, повернул, птичка носатая… Не, не зря, должно быть, его волхва над своими старшим поставила – знала кого…»

Разговор с Гаркуном неожиданно прилепился к Сучку хуже, чем смола к портам или банный лист к заднице. Весь день за делами не забывался и отовсюду в голову лез, паршивец. А к нему почему-то прицеплялся тот памятный разговор с Серафимом. Как он сказал? «И лесовики тоже зло затаили?»

Теперь, выходит, не затаили – Гаркун по крайней мере. По крайней мере, один топор от своей шеи плотницкий старшина уже отвёл – не стал причиной ссоры лесовиков и ратнинцев. А если Гаркун и родня его будущая к крепости потянутся, а он, Сучок, тому поспособствует, то и напротив окажется – не раздор он вносит, а согласие укрепляет. Ему и артельным это зачтётся.

И еще понял Сучок: привык он к такой работе. К Гаркуну привык. К болотникам его косоруким, которые вовсе и не косорукими оказались. И совсем не против был, чтобы и дальше у него такие помощники под рукой обретались.

В общем, все эти мысли у старшины в голове вертелись-вертелись и в конце концов сложились воедино. Откладывать дело в долгий ящик раб божий Кондратий не любил, так что тем же вечером Сучок улучил момент и снова заговорил с лесовиком все про то же:

– Слышь, Гаркун, а твои-то что про это думают?

– Про что? – не сразу понял его Гаркун, уже забывший об утреннем разговоре. – О том, как ров копать? Да чего там думать-то – бери больше, кидай дальше и отдыхай, покуда летит.

– Да не… про грибы… Тьфу! Про свободу воли. И про то, что домой скоро…

– А-а-а…

Гаркун помрачнел и насупился. Почесал в затылке. Потеребил кончик носа. Склонил голову по-грачиному. Подумал о чем-то и махнул рукой.

– Да кто ж их знает… Впрямую-то мы не говорили, я сам только нынче утром… Но наверняка и они уже задумываются – не все, так моя родня будущая точно. Тут как-то с Буруном поминали старосту, он в сердцах и выдал – мол, в изгои, что ли, к весне податься? Мы теперь родня – три семьи свое селище обоснуем. Пусть Лопари на загривке у кого хотят катаются, а то уже житья нету… Только кто ж в изгои пойдет с насиженного места, пока не припекло? Да и волхв еще как посмотрит. Если только к боярыне идти кланяться – может, она и позволит, если довольна нашей работой останется…

– Так чего ж и не сходить? – прищурился Сучок. – Она у вас, конечно, грозна, но и с пониманием бабка-то. А если вы не просто просить придете, а то, что ей самой выгодно, так никакой волхв против не вякнет!

– Это ты о чем? – Гаркун хмуро зыркнул на мастера. – Какая ей выгода с того, что мы селище ослабим, да сами будем первые годы бедовать. На новом месте оно всегда так. Да и нам… Еще думать надо – не сгинуть бы…

– Ага. Если попретесь неведомо куда – так непременно сгинете. А вот если на обжитое… На посаде вон… Если Лисовины позволят, так и волхва не откажется – она же сама за то, чтобы вы с ратнинскими замирились, так? Ну вот и… Она даже против крещения не возражает – все отроки, что присланы, с ее ведома крестились, сам знаешь. А работы тут до морковкиных заговинок не переделать. Сам, небось, видишь. А не видишь, так мне поверь – возле Лиса не пропадем! Я уж и так с артелью решил: получится выкупиться – тут обоснуемся.

Гаркун зыркнул на Сучка, ничего не сказал, только ухватил себя за нос так, словно собрался его оторвать. Задумался.

Начало сентября 1125 года. Михайловская крепость

Плотницкий старшина Кондратий Епифанович Сучок готовился отойти ко сну в прекрасном расположении духа. Жизнь, столь долго пинавшая всю плотницкую артель по разным частям организмов, похоже, решила сменить гнев на милость. Будущее, впервые за долгое время, перестало быть беспросветно чёрным, и то, что обретаться приходится в достоинстве закупов, представлялось теперь лишь временной неприятностью. Такого не было даже после приснопамятного разговора с Лисом, приведшего к созданию лесопилки и появлению первой надежды на свободу.

«Вот оно как бывает: полгода не прошло, как в петлю лезть собирался, а теперь шалишь, мы ещё поживём – хлеба пожуём! И на хмельное останется!

Послал же мне Бог Лиса! Не думал. не гадал, что сопляк жизнь, по дури загубленную, так изменит… Ведь коли и дальше так пойдёт, в нарочитые люди выйдем, только бы не обделаться мне, как давеча… Ладно, было да прошло. Мотай на ус, Кондрат…

Эх, выкуплюсь – пойдёт за меня Алёна, домом обрасту, детишками… Сколько можно бобылём жить да по б… ходить? И артельные мои тут осядут, под защитой, в покое, в довольстве… Мож, под его рукой и мечта моя сбудется – построю я храм каменный, какого и в Царьграде не видали? А в прорубь не полезу – хреном ведьме по всей роже крест-накрест! Какая, к бесу, прорубь, когда тут такое начинается!

Спасибо тебе, Господи, что Лиса мне послал, что нрав свой смирить надоумил, за всё спасибо!»

Нечасто такое случалось с мастером, но сейчас случилось: Сучок опустился на колени и, глядя на слабый огонёк лампады, зашептал: «Господи Иисусе Христе Боже наш, Боже всякого милосердия и щедрот, милость Которого безмерна…»

Постепенно молитва у плотницкого старшины переросла в мечту. Ведь с Богом можно беседовать и так – светлым потаённым видением, что вырывается из скрытых до поры уголков сознания, где таится оно до срока, и в нём раскрывается всё доброе и прекрасное, ради чего стоит жить. И становится мечта той ступенью, что приближает человека к Богу, ведь недаром Он, создавая людей, наделил их способностью мыслить и мечтать, а заодно дал и свободу воли, чтобы каждый сам выбирал свои стремления и грёзы.