– Нет, только тех, кто с луком управиться не могут, и тех, кто послабже да годов преклонных. Остальные там сгодятся!

– А как же? – охнул Сучок.

– Вот так же! На заборолах твоя Алёна с луком стоит, а тебе, Кондрат, тут с топором выпало! Светает уже, сейчас отроки конные в разъезд пойдут – посмотреть, не шарится ли кто поблизости. За ними следом и вся Младшая стража двинется, а мы здесь останемся. Ладно, заболтался я с тобой, стойте тут, да не разбредайтесь, а я к Михайле за приказами… Ты в ополчении был, сам всё понимаешь. За лесовиками пригляди! – Прокоп резво направился к терему.

«Алёна! Там! А я здесь! Етит твою в грызло! Как же так?! Бабе воевать, а мне тут в крепости сидеть?! А вот оглоблю вам в рот через задний проход! Чтобы я свою бабу одну оставил?!»

Медленно, бочком-бочком Сучок начал пробираться в сторону коновязей…

Изменился за эти недели плотницкий старшина, очень изменился! Ещё месяц назад он просто бросился бы очертя голову к конскому загону, сметая всё на своём пути, но не теперь.

«Так, я в доспехе, щит достался круглый, а не корыто, как остальным, в седле сидеть можно будет. Коня поплоше выберу, хороших-то парни с собой уведут. Пристану к обозу, будто так и надо – никто и не спросит! Так и доберусь, а там уже гнать поздно!»

Занятый своими мыслями, Сучок не заметил, как Младшая стража покинула крепость. Коноводы уже гнали в ворота табун вьючных коней, скоро должен был двинуться и обоз. Плотницкий старшина тем временем успел разжиться седлом и сбруей и просочился в конский загон. Он уже присмотрел смирную на вид чалую кобылу, как нельзя лучше подходящую такому неважному наезднику. Оставалось только оседлать…

– Ты куда собрался, голубок? – наставник Филимон возник будто из-под земли.

– Не засти, Филимон, не твоё дело! – Сучок бросил наземь седло и сбрую.

Старый сгорбленный воин поудобнее сложил руки на клюке, покивал головой, будто соглашаясь с какими-то своими мыслями, но с места не двинулся.

– Нет, Кондратий, моё! Я тут наставником приставлен аккурат для того чтобы дуроломов всяких окорачивать, а сколько тем дуроломам лет, тринадцать али тридцать – дело второе. – Кольчуга наставника предупреждающе звякнула, но кистень, который Филимон носил с тех пор, как лишился возможности из-за увечья владеть мечом, так и остался за поясом. – К Алёне собрался?

– А если б и к ней, не твоя забота! – Кровь бросилась в лицо старшине. – Баб на стены ставите, витязи?! Не дам!

– Подумай, Кондрат, людей своих бросаешь! И как тебя Алёна встретит, тоже подумай! Она же вдова и дочь ратника!

– Не твоё дело! – Сучок набычился и попёр вперёд, думая отшвырнуть калеку с дороги, не причиняя ему по возможности вреда. – Отойди от греха!

Что произошло дальше, старшина так и не понял. Только мелькнула в воздухе клюка, мир совершил оборот, земля оказалась неприятно твёрдой, и стало вдруг тяжело дышать. Сучок дёрнулся, пытаясь подняться, но так и остался лежать брюхом на земле, да горло сдавило что-то твёрдое.

Нет, не был мастер Кондратий ни рохлей, ни неумехой. Изрядно поднаторел он в безоружном мордобитии, а с топором в руках мог на равных сойтись с любым княжьим дружинником в споре смертного железа, но вот тут сплоховал. А кто бы не сплоховал? Кому могло прийти в голову, что некогда один из лучших мечников сотни бывший полусотник Филимон, лишённый давним ударом вражеского оружия возможности разогнуть спину, остался, тем не менее, смертельно опасным бойцом? Вот и Сучку не пришло. И лежал теперь плотницкий старшина на брюхе, распластанный, как раздавленная телегой лягушка, да орошал пыль кровью из расквашенного носа. Филимон одной ногой придавил мастеру руку вместе со щитом, другой наступил на спину, а крюком клюки перехватил горло так, что почти прекратил поступление воздуха в Сучковы лёгкие. И что толку, что правая рука старшины свободна? Топора в ней нет, а в воздухе ею махать толку мало…

– Пусти, аспид, мать твою! – хрип с трудом вырвался из горла Сучка.

– Нет, голубок, охолонь! – в голосе Филимона смех гармонично сочетался с бешенством. – Полежи покуда да меня послушай! Ты куда собрался, хрен лысый?! К бабе под юбку прятаться?! Она тебе, опарышу, родню свою, кровь свою доверила! Думала, защитит мой Кондратий детишек, стариков да старух древних! Сама на заборолы с луком стала!

– Ты что несёшь?!

– А ты слушай, не рыпайся! Там-то отобьются – вся сотня на стенах, да отроков с самострелами ещё сотня, да бабы вроде Алёны твоей не ромашки полевые! А здесь?! Три с половиной калеки, да учеников воинских десяток-полтора из Ратного с детишками пришлют! Одна надежда на твоих плотников да Гаркуновых лесовиков, а старшина их, что топором, как журавль клювом играет, труса празднует – к сотне под крылышко побежал!

– Ыыыы!

– Слушай, сссучара! Ты как Алёне в глаза смотреть будешь?! Муж ты или стерво поганое?! Ты начальный человек! На тебя глядя, и остальные разбегутся! Придут ляхи, стариков и старух под меч положат, баб да детишек похолопят, всё, что ты настроил, пожгут! Вот и выходит, что Иуда ты, Кондрат! Таких даже острым железом не казнят – на вздёрнутых оглоблях давят! И Алёна твоя перед смертью в глаза тебе плюнет и проклянёт!

Сучок обмяк.

«Ма-а-ать ети-и-и!.. Как же так? Прав он, хрен горбатый! Что ж делать-то? Нельзя мне туда – Иудой буду! И перед Алёной тоже! Господи, сохрани её, рыбоньку мою, на рать ведь пойдёт, не уедет! Одно защищать будем, она там, а я здесь… Свои мне все тут и сам я теперь свой!»

– Что, опамятовал? – почувствовав, что старшина больше не вырывается, Филимон ослабил хватку.

– Опамятовал! Спаси тебя Бог, Филимон, не дал мне дури смертной натворить!

– Кидаться не станешь опять?

– Нет, не стану!

– Ну, вставай тогда, витязь! – наставник освободил мастера от захвата.

Сучок поднялся, отряхнулся, подобрал топор и шапку, вытер рукавом кровавые сопли и низко поклонился старому воину, коснувшись шапкой земли.

– Спаси тебя Христос, век за тебя молиться стану! – Мастер выпрямился, надел шапку и взглянул наставнику прямо в глаза. – Приказывай, господин наставник, где мне и моим людям быть?!

– Вижу, проняло! Понял, кто ты теперь есть и как тебе быть надлежит! Ну, лучше поздно, чем никогда! – Лицо Филимона оставалось суровым, но глаза смотрели с пониманием. – А раз понял, слушай приказ! Лучников поставишь в воротные башни, сам с остальными оружными на площади приказа жди. Гаркуна с его людьми пошлёшь на стены, пусть ладят какие-никакие заборолы, а несколько человек дашь боярыне, пусть бабам помогут жильё для беженцев приготовить. Уяснил?!

– Так точно, господин наставник! – плотницкий старшина бросил правую руку к шапке. – Разреши выполнять?!

– Разрешаю, ступай! – Филимон в свою очередь поднёс руку к шлему.

Сучок, как отроки, над которыми он ещё месяц назад смеялся, повернулся через левое плечо и поспешил к своим людям, твёрдо вколачивая в землю каблуки сапог.