Делаю еще шаг.

Ты торопливо дышишь на стекло. В самом его низу остался крошечный незамутненный прямоугольник.

Выводишь кончиком пальца букву «л». Я уже знаю, что будет дальше.

Иду за поездом.

Бегу за поездом.

Возле «л» появляется «ю».

Места больше не остается.

Фраза обрывается.

Поезд идет уже слишком быстро, и я не успеваю за ним.

Теряю тебя из виду и все равно продолжаю бежать, надеясь непонятно на что.

Теряю из виду последний вагон и продолжаю бежать вдоль пустых рельсов, уже ни на что не надеясь.

Наконец останавливаюсь.

Невозможно убить того, кого любишь.

«Я же пошутил» – говорю я тебе в полный голос. Слышу свой голос, вздрагиваю и оглядываюсь по сторонам. Вижу себя за столиком в привокзальном кафе. В руках – одноразовый пластиковый стакан, наполненный жидкостью светло-коричневого цвета. Кофе или чай – вследствие полного отсутствия вкуса и запаха разобрать невозможно. Вокруг – люди. И за одним столиком со мной – тоже люди. Пожилая пара. Грузный мужчина с редкими седыми волосами и женщина в спортивном костюме.

Оба смотрят на меня в немом удивлении. В глазах застыл немой вопрос: с кем это вы сейчас, молодой человек, разговаривали? А?

Поднимаюсь из-за стола, без сожалений оставляя недопитым светло-коричневый напиток без вкуса и запаха.

Три дня живу, как в тумане. Еще несколько таких дней – и я не выдержу, наверное.

На четвертый день ты звонишь. Сообщаешь радостным голосом, что провалила первый экзамен в театральное училище. Смеешься в трубку.

«Ты приедешь?» – спрашиваю с надеждой.

«Нет, – отвечаешь ты. Моя надежда падает на пол и разбивается вдребезги. Я вижу хрустальные осколки у себя под ногами. – Я не приеду. Я тут надумала теперь поступать в педагогический институт!»

«В педагогический?» – переспрашиваю удивленно. Не могу понять, почему в педагогический. Почему не в медицинский или, к примеру, не в университет Патриса Лумумбы.

«Патриса Лумумбы! – передразниваешь ты со смехом. – Слова-то какие он знает, а? В этом университете, к твоему сведению, одни африканцы учатся! Я ведь не африканец?»

«Не африканец», – соглашаюсь, чтобы хоть что-то сказать.

«Ну вот, – заключаешь ты и снова смеешься в трубку. – Оказалось, что это совсем не страшно… Я имею в виду, повалить экзамены в театральное… Я думала – умру на месте от горя… А вот ведь, осталась вполне живая… Чем, по твоему, плох педагогический?»

Соглашаюсь с тем, что педагогический очень даже хорош. Хотя в роли учительницы представить тебя не могу, хоть убей.

«И вообще, у меня все здорово. Поселилась в общежитие на правах абитуриентки. И подружка у меня уже есть – замечательная просто…»

Минут пять рассказываешь мне о своей замечательной подружке. Я почти не слушаю. Мне хочется послать к чертям всех твоих подружек, в голове которых рождаются такие вот идиотские мысли – вместо театрального поступать в педагогический.

«Так что – пожелай мне удачи!» – заканчиваешь ты.

Послушно желаю тебе удачи, и, не удержавшись, добавляю ехидно:

«И подружке твоей того же…»

«Передам!» – отвечаешь ты и вешаешь трубку.

Долго слушаю короткие губки, потом швыряю трубку на базу.

Успокаиваюсь только к вечеру. Пытаюсь отыскать в случившемся позитив. Нахожу очень быстро: прежде всего, ты позвонила. Но главное – не это. Мои нелепые страхи, основанные на твоих таких же нелепых угрозах, теперь полностью растаяли. Ты не поступила в театральное – и ты осталась жива…

В самом деле – есть повод для того, чтобы сходить к Священному Дубу и благодарственно хлопнуть его по корявому черному стволу. Выполнил, получается, старик мою просьбу…

«Глупость несусветная», – бормочу себе под нос.

Но все-таки дожидаюсь наступления темноты и иду в парк, к месту наших ритуальных плясок.

* * *

Набравшись сил, Инга резко высвободилась из тесных объятий.

Отступив на шаг к воде – отступила бы дальше, но дальше уже и некуда было – она рассматривала человека, который, определенно, существовал в ее жизни, но существовал в ней каким-то странным образом. И никак не могла понять, что она сейчас чувствует.

Он был красив. На самом деле – красив. Если не как бог, то как голливудский актер – точно. Она правильно в первый раз подметила. Высокий и гладкий лоб, иссиня-черные пряди волос, подчеркивающие аристократическую бледность лица. Удивительная, так редко встречающая правильность и линий. Подбородок четко очерченный и, возможно, чуть более круглый, чем полагается мужчине. Глаза глубокие, светло-серые. Выразительные, как говорят в таких случаях. Глаза, в которые хочется смотреть. Которые притягивают, которые говорят что-то. Идеальный вырез тонких ноздрей и породистый, прямой и ровный, нос.

Мужчина, сошедший с обложки журнала.

И даже больше. Мужчина-мечта. Эти самые журналы вместе со всеми их шикарными обложками достойны только того, чтобы быть брошенными под ноги этому мужчине. И для них, для журналов, и для всей редакционной коллегии будет огромной честью, если этот мужчина коснется глянцевых обложках подошвами своих ботинок.

Вот так.

Мысленно проговаривая эти слова, Инга чуть не сказала «сандалий» вместо «ботинок».

Греческий бог, иначе не скажешь. Только крыльев за спиной не хватает, и лаврового венца на голове. При одном только взгляде на этого мужчину любая уважающая себя и считающая себя женщиной женщина просто обязана влюбиться. Не просто влюбиться, а полюбить навсегда, навеки, принести в жертву жизнь свою и своих близких, сгореть в огне этой любви, ни минуты ни о чем не жалея…

И все такое. Со всеми вытекающими последствиями…

Как ни странно, увидев Горина, она не испугалась. И даже почти не удивилась. Но все же спросила:

– Как ты здесь оказался?

Он стоял и смотрел на нее молча, как будто не слышал вопроса. Смотрел с такой жадностью, будто не мог насмотреться. Не выдержав этого взгляда, Инга опустила глаза.

– Я тебе вопрос задала, кажется. Или мне послышалось?

– Я знал, что ты придешь. Я ждал тебя здесь каждый день. Ждал тебя…

«Какая глупость», – вяло подумала Инга.

– Какая честь, – ответила немного насмешливо. И поинтересовалась: – Почему здесь? Почему не в любом другом месте? Или ты экстрасенс, можешь предвидеть будущее? Заранее знал, что я именно сюда приду?

– Заранее знал. Что ты именно сюда придешь, – почему-то сердитым голосом ответил Горин. Нахмурился, избороздив морщинами свой элегантный лоб, и спросил: – Ты что же, так и не вспомнила?