* * *

Дмитрий Олегович всё ещё сидел за столиком в углу, и передвигал на доске шахматные фигуры, когда перед ним словно из-под земли вырос Джордж с двухлитровой бутылью в руках, и жестами и мимикой дал понять, что традиции нарушать не следует.

Они крадучись выбрались из кафе через чёрный ход, как в школе, когда тайком бегали курить через спортзал, пока физрук не изловил их и не заставил отжиматься от пола пятьдесят раз. Ни один, ни другой с задачей тогда не справились. И вынуждены были каждую большую перемену приходить сюда и отжиматься — до тех пор, пока норматив не был сдан. Ха, если бы после этого Дима и Жора бросили курить! Как бы ни так! Они нашли другой тайный путь на волю, и никто им был не указ.

Сейчас, поднявшись по лестнице, они, не сговариваясь, свернули к квартире доверчивой старушки, оставившей ключи вероломному соседу.

— Боишься, что Анна-Лиза нас застукает? Застукает скалкой? По голове? — ухмыльнулся шемобор.

— Да нет, что ты. Она вообще уехала заказы развозить. Просто… давай для разнообразия тут посидим? Если ты не возражаешь?

— Совершенно не возражаю. А что мы будем дегустировать на этот раз? Очередную настойку на понтах с хреном?

— Да ну, простую грушевую. Лёгкий вариант для жаркой погоды.

— Ага, лёгкий вариант. И поэтому два литра — а то вдруг не опьянеем?

Они вошли в духоту нагретой солнцем квартиры. Крашеный деревянный пол был тёплым, можно ходить босиком. В комнате обнаружились тропики. Зато на кухне царили приятная сырость и прохлада: дом был построен так, что окно кухни находилось в небольшой стенной нише, буквально в метре от окна лестничной клетки. Это было не очень комфортно с точки зрения соблюдения неприкосновенности личного пространства: если шторы не задёрнуты, любой может увидеть, как ты поутру, ещё не проснувшись, жаришь яичницу, или бродишь вечером в одних трусах в поисках снотворного, которое должно быть где-то в ящике стола. Но пусть эти проблемы волнуют хозяйку квартиры. Сейчас такое устройство дома позволяло двум друзьям чувствовать себя в кухне вполне комфортно — как в каком-нибудь пивном подвальчике, расположенном на узкой средневековой улице.

— Ты с чего вдруг про шахматы вспомнил? — спросил Джордж, по-хозяйски доставая из старенького буфета пожелтевшие лафитники.

— Да так. Очень интересная девушка заходила. Предложила сыграть партию. Ставка — она сама. Если бы я победил, то…

— Но ты проиграл.

— Я поддался.

— И она назвала тебя, конечно, слабоумным слабаком?

— Нет. Она сказала — впервые играю с мужчиной, которого интересует сама игра.

— А тебя правда интересует только игра? — с сомнением спросил Джордж, разливая по рюмкам «простую грушевую настойку». В самом деле, запахло грушей.

— Теперь не уверен, — пригубив, признался шемобор.

— Тогда зачем поддался? У тебя же — вон — хата свободная. А она тебе понравилась…

— И даже не просто понравилась. Она права — мы с одной планеты. Поэтому выиграть её у неё в шахматы было бы слишком просто.

— Зачем обязательно всё усложнять?

— Лучше сначала усложнить, чем потом оказаться в ловушке. Не хочу повторять твоих ошибок.

— Ошибок? Каких ошибок?

— Анна-Лиза — венец творения. Она слишком хороша для тебя, и ты это сам знаешь. Она тоже это знает, но пока что не прислушивается к себе. И ты думаешь, что так будет всегда. Но однажды ей надоест — и ты будешь неприятно удивлён тем, что последует за её прозрением.

— В какой древнегреческой трагедии ты почерпнул этот сюжет?

— В какой бы ни почерпнул. А чтоб трагедия не случилась с тобой — советую потихоньку начать отдаляться от Анны-Лизы. Сантиметр за сантиметром. Чтобы потом, когда грянет гром — не сгинуть под лавиной, которая сойдёт на тебя с горы. А она непременно сойдёт, это вопрос времени. Чем дальше ты в этот момент будешь от Анны-Лизы — в эмоциональном смысле, — тем больше у тебя шансов спастись. Подожди, не надувайся так. Спастись самому — и спасти отношения! Которые можно будет через какое-то время восстановить, если хотя бы один из вас будет сохранять холодный и трезвый рассудок. На неё я не надеюсь. А вот ты способен. Поверь, мне нравится то, что с вами произошло. И я бы хотел и впредь приезжать в гости к довольным и счастливым людям, своим старым друзьям.

И так далее, и так далее. И ещё три вагона искусного вранья, способного посеять сомнение в душе даже очень уверенного в себе человека.

— Ты освободился от родительской власти и сохранил со своей семьёй хорошие отношения — молодец! — вскочил со своего места Дмитрий Олегович и воздел к потолку рюмку, так, словно собрался произнести тост. — Теперь ты на новом уровне, и задача усложняется. Ты попал в плен. В плен дома, который никогда не отпустит тебя живым. В плен отношений. В плен своего представления об этих отношениях. И о том, каким должен быть хозяин небольшого легендарного кафе — ты же веришь, что лет через двадцать здесь всё порастёт легендами, шагу нельзя будет шагнуть, чтобы в легенду не вляпаться? И старички будут говорить: о да, да, я был здесь с самого начала, а теперь уже не то.

— Ты что-то путаешь. Я — свободен. А вот ты работаешь на своего бывшего босса из Швеции. Так и не отпустил тебя этот гад?

— Так и не отпустил. Дал вот только немного свежего воздуха глотнуть. Сдохну я в его подвале. А ты — ты ещё можешь разорвать свои цепи! Ведь абсолютной свободы тебе не видать всё равно. Ты — как и я, как любой человек — помещён в тюрьму, именуемую тело. Эта тюрьма возможна только на планете Земля — пока не доказано, что остальные планеты тоже «обитаемы». «Обитаемы» — это значит, застроены тюрьмами, вышками, заборами с колючей проволокой. По-настоящему свободный дух переносится с планеты на планету, и тело не сковывает его, не стреноживает, не держит на месте. Спасибо тебе, тело. Спасибо тебе, планета Земля.

Шемобор плюхнулся на табуретку и одним глотком опустошил свою рюмку.

— «Весь мир — тюрьма! И превосходная!» — с иронической патетикой процитировал Джордж, подливая грушевой настойки. — От древнегреческой трагедии мы переходим к театру Шекспира.

— И ничего смешного! Думаешь, Шекспир гений потому, что много чего написал? Ничего подобного. Если вчитаться в его пьесы — найдёшь ключи к самым неприступным дверям. Попробуй как-нибудь.

— Непременно. Ну, допустим, мир — тюрьма, тело — одиночная камера, и что, и как ты планируешь жить дальше? Побег? Или досрочное освобождение за примерное поведение?

— Побег невозможен. Вернут и новый срок припаяют. И с поведением всё сложно. Мы же живём в тюрьме, мы родились в тюрьме, мы существуем по тюремным законам. И то, что нам здесь кажется «примерным поведением» — на воле может стать дополнительным отягчающим обстоятельством.

— Ну, не знаю. Есть же стандартный набор: не убий, не укради, — задумчиво протянул Джордж.