Примерно через полтора часа по Каширскому шоссе в направлении Москвы ехал на небольшой скорости старенький «жигуленок». На тридцатом километре возле поста Дорожно-патрульной службы, где стояли две милицейские машины и «скорая» с включенным маячком, машина остановилась на противоположной стороне шоссе, и оттуда вышли три человека. Они не спеша пересекли дорогу — впереди грузный пожилой мужчина в брезентовой куртке с капюшоном и резиновых сапогах, а поодаль — два молодых человека весьма интеллигентного вида.

Милиционер замахал им, запрещая приближаться к месту аварии. Молодые люди в нерешительности остановились, но мужчина в брезентовой куртке полез в нагрудный карман, извлек какой-то документ и, пренебрегая запретом подходить ближе, предъявил корочки старшине. Тот козырнул, заговорил что-то, и молодые люди снова нерешительно двинулись в их сторону.

— Эти с вами, что ли? — спросил старшина, с подозрением вглядываясь в лицо одного из них, залепленное возле уха широким пластырем.

— Племянники мои. Вместе рыбачили. Как видите, тоже без травмы не обошлось. Напоролся на куст. Слава Богу, еще глаз не выколол… Городские! Как в лес попадают, так вечно что-нибудь да случится.

— Это точно. Интеллигенты на природе — явление опасное и для природы, и для них самих… — Старшина, бывший, видимо, сам из деревенских, судя по его явно приволжскому выговору и веснушчатому круглому лицу с белесыми ресницами и бровями, с агрессивным недоброжелательством поддержал «дядю» злополучных «племянников».

— А всего-то их сколько в машине было? — продолжил тот начатый разговор с милиционером.

— Так всего двое и было. Этот иностранец на месте скончался, а второй вон в «скорой» корчится.

— А что ж за «Фольксвагеном» не погнались?

— Какое там! — махнул рукой старшина. — Нас всего-то на Посту трое, одна машина. Надо было хотя бы этих задержать, а то ведь, хоть и на спущенных колесах, а удрать пытались. Мы по рации всем постам передали, но дальше по Каширке машина не появлялась: видать, в стороне где-то затаились…

— Ну что ж! Удачи, старшина!

— Спасибо, товарищ полковник! В следующий раз рыбачьте в одиночестве. Рыба, она компании не выносит, это точно.

Старшина еще раз неодобрительно глянул на «племянников» и вернулся к исполнению своих обязанностей.

— Не опасно было машину у вас оставлять, Михаил Михайлович? — спросил Глеб, когда отъехали от поста.

— Не думаю, чтобы ко мне в гараж полезли, — усмехнулся Егорычев, закуривая и выпуская дым в приспущенное боковое стекло. — Стало быть, обоих уконтропупил. То, что твою жизнь Максим сберег, — это факт, — обратился он к Глебу. — Но больше всего меня Егоза поражает. Мозги работают у девчонки, точь-в-точь как у покойной матери.

— А Егоза — это детское прозвище Алены Владимировны? — поинтересовался Нечаев.

— Да я-то и по сей день только так ее и величаю. А прозвище, конечно, с детства приклеенное… Ох уж и непоседлива была! Двести дыр на месте провертит. И не терпела никакого сюсюканья, никакого снисхождения к своему возрасту, никогда не ныла, не жаловалась, что устала. Мать ее в моем отделе работала, замечательный была криминалист и первоклассный аналитик. Дочь с собой часто в командировки брала: дедушек-бабушек в наличии не имелось, с няньками Алена не уживалась… Одним словом, Егоза наша росла на глазах. И характерец, надо сказать, каков был заложен в детстве, так с возрастом не помягчал. Хотя девчонка добрейшая. Бывало, мать ей обновку какую-нибудь купит, а та втихаря соседке-сверстнице передаривает. Родителей той девочки, тоже сотрудников органов, убили в перестрелке бандиты, вот она и осталась с престарелой бабкой…

— Алена сказала, что ее жизнь находится в опасности, — прервал Глеб погрузившегося в воспоминания Егорычева. — Что мы имеем на данный момент?

— На данный момент… — Михаил Михайлович затушил сигарету и откинулся за рулем на спинку кресла. — На данный момент мы имеем убитого в целях самозащиты американца — им давно с моей, верней, с Алениной подачи, занимается Интерпол… Что касается Алены, то бдительность тут не повредит. Но думаю, что о реальной угрозе вопрос больше не стоит.

— А Сева Киреев? — взволнованно спросил Максим.

— С Севой дело обстоит сложнее. Он проходит по статье «преднамеренное убийство», и хотя в ходе следствия возникнет множество смягчающих обстоятельств, в любом случае парню придется нести жесткое наказание… — Егорычев внезапно оборвал эту тему и обратился к Глебу: — Что же теперь с вашей злополучной премьерой будет?

— Это уже Алене решать! Надеюсь, в ближайшие дни ей снимут гипс, а когда она начнет самостоятельно передвигаться, процесс выздоровления пойдет еще быстрее. Врачи и так диву даются той стремительности, с которой на ней все заживает.

— Сознание — мощнейший фактор в болезни, — заметил полковник, — а ей как можно скорее надо выйти из больницы… Ну что же, молодые люди, будем прощаться. В больницу к Егозе нас так и так уже не пустят. Ночь на дворе.

— Меня пустят, я «блатной», — возразил Глеб. — Она, я уверен, все равно не спит.

— Тогда целуйте ее от «Михаилы Потапыча». Спасибо за мобильник, Глеб. По крайней мере, теперь мы с Аленой на связи. — И, пожимая Сергееву на прощание руку, он добавил теплым, мягким голосом: — Я рад, что именно вы оказались с ней в этой ситуации. Завтра ее навещу.

Уже исчезли огоньки подфарников удаляющейся машины Егорычева, а Глеб и Максим еще долго стояли возле больничных ворот. Они стояли и молчали. Молчали о том, что вместе пережили за эти несколько часов, понимая, что эта ночь их, совсем чужих, отдаленно знакомых людей, сделала близкими и дорогими друзьями. То, что порой складывается между людьми годами, судьбой дано было осуществить в те мгновения, которые запросто могли оказаться последними в их жизнях.

Глеб поежился от холода, и Максим, заметив это, безмолвно притянул его к себе и бережно, пытаясь не задеть пораненное лицо, прижался к его щеке. Потом быстрой походкой отправился к своей одиноко припаркованной в больничном дворе машине и, открыв дверь, махнул на прощание рукой.

Глеб, пошатываясь, медленно побрел к крыльцу, но сил подняться на ступеньки не хватило, и он уселся на том самом месте, где совсем недавно его посетила «главная женщина» и серебряными звуками складывающейся мелодии сообщила о том, что отныне жизнь ее соперницы вне опасности.

В последний день уходящего года природа смилостивилась над жаждущими снега горожанами, и он повалил густыми пушистыми хлопьями, мгновенно преобразив все вокруг и вселив веру, что Новый год не отменяется.

— Андерсен, это опять ты наколдовал? — встретила Глеба радостным возгласом Алена.

Она стояла возле окна палаты и любовалась на больничный сквер, убеленный сединами в меру жестокого, в меру милосердного, но как обычно не потрафляющего слабостям человечества эдакого високосного старичка, передающего сегодня эстафету грядущему — полному надежд, упований и… иллюзий. Он-то точно знал, этот многоопытный уходящий в вечность мудрец, что астрологические прогнозы и увещевания плодящихся «Нострадамусов» — жалкие потуги в сравнении с той мощью, которой вооружил Создатель живую человеческую волю, предоставив свободу выбора своего пути, и что, лишь следуя предсказаниям Единственного Пророка, возможно достичь рая на земле и гармонии в душах. Но бороться за это уже не в его силах: он состарился, он немощен и, из последних сил украсив непослушную подурневшую землю белоснежным одеянием, уходит на покой, оставив спешащему навстречу преемнику свое исторически неизбежное неблагодарное дело.