Один пропадет, зато остальные выживут.

Путь свободен.

Мы идем уже полчаса, и похоже на то, что этот участок земли действительно никем не охраняется. Вскоре появляются дома. Это одинаковые металлические коробки, собранные вместе на древней промерзшей земле. Я плотнее укутываюсь в свое пальто, а ветер зверствует так, будто вознамерился раскромсать нашу плоть на куски.

Сегодня слишком холодно, мороз смертельный.

Под моим нарядом я одета в свой костюм, который регулирует температуру моего тела, но мне все равно зябко. Я даже не могу себе представить, что сейчас испытывают все остальные. Я случайно бросаю взгляд на Брендана и замечаю, что он тоже старается укутаться плотнее. Наши взгляды встречаются на мгновение, и могу поклясться, что он мне улыбнулся. Его щеки ревнивый ветер засыпал красными пятнами, чтобы парень не глазел по сторонам.

Голубые глаза. Такие голубые.

Они другие, светлее, почти прозрачные, но все равно голубые, очень голубые. Голубые глаза, пусть даже и не синие, они все равно всегда будут напоминать мне об Адаме. И от этого мне снова становится больно. Мне больно до глубины души, до самой сути моего существа.

Эта боль.

— Быстрее! — несется сквозь ветер голос Кенджи, хотя самого его нигде не видно. Мы уже входим на контролируемую территорию, но именно в этот момент я почему-то застываю на месте, по моей спине пробегает лед, и как будто кто-то втыкает в нее что-то острое.

— ШЕВЕЛИСЬ! — гремит голос Кенджи. — Скорее вперед, не высовывайте свои лица, там солдаты!

Мы бросаемся вперед, стараясь при этом оставаться незаметными, и вскоре оказываемся сбоку одной из металлических коробок. Мы пригибаемся, притворяясь многочисленными бедняками, собирающими куски стали и железа из куч мусора, которыми изобилует здесь земля.

Дома расположены на огромном пустыре. Бытовой мусор, пластиковые отходы и металлические детали разбросаны тут, как конфетти на полу после детского праздника. Легкий снег припорошил все вокруг, как будто сама Земля совершила неубедительную попытку прикрыть свой позор перед нашим появлением. Весь мир представляет собой сплошную неразбериху.

Я поднимаю взгляд.

Смотрю через плечо.

Оглядываюсь, хотя мне не положено это делать, просто я не могу удержаться. Вообще-то я должна уставиться глазами в землю, как будто я живу здесь, как будто мне нечего тут разглядывать, как будто я знаю, что, если подниму голову, мне станет еще холоднее и ветер начнет обжигать мне лицо. Я должна ссутулиться и даже сгорбиться, втянув голову в плечи, как и все остальные люди, те, кто хочет хоть немного согреться. Но тут есть на что посмотреть. Тут много всего необычного. Много такого, что я раньше вообще никогда не видела.

Поэтому я набираюсь храбрости и поднимаю голову.

И в тот же миг ветер хватает меня за горло.

Меньше чем в десяти метрах от меня стоит Уорнер.

Он одет в дорогой, сшитый на заказ костюм, который идеально подходит ему. Цвет его черный-черный, такой, что почти слепит глаза. На плечи накинут незастегнутый короткий китель цвета мшистых стволов в лиственном лесу, примерно на пять оттенков темнее его зеленых-зеленых глаз. Яркие золотые пуговицы прекрасно сочетаются с его золотистыми волосами. Еще я замечаю черный галстук. Черные перчатки. Сияющие черные ботинки.

Он выглядит безупречно.

Безукоризненно, особенно эффектно он смотрится именно здесь, посреди грязи и разрушений, окруженный блеклыми тонами, которыми только располагает данный пейзаж. Он как видение, как изумруды и оникс среди сосен, с которых стекает золото обманчивого солнечного сияния, высвечивающего его стройный силуэт. Он мог бы и сам светиться. А вокруг его головы обозначился бы самый настоящий нимб. Вот как мир может подавать вам примеры парадокса. Потому что Уорнер очень красив, даже больше, чем Адам.

Потому что Уорнер не человек.

И ничего нормального, обыкновенного в нем нет.

Он оглядывается по сторонам, щурится от утреннего света. Ветер раздувает его китель, и я вижу его руку, спрятанную внутри. Она забинтована. Висит на перевязи.

Он так близко.

И я близко.

Солдаты, замершие возле него, ожидают приказов. Они чего-то ждут, но я не могу оторвать от него глаз. Я испытываю какое-то странное возбуждение от того, что мы находимся почти рядом, хотя и очень далеко друг от друга, но ничего при этом не могу с собой поделать. Сейчас у меня есть в каком-то смысле определенное преимущество — я имею возможность изучать его, о чем он не знает.

Какой же он все-таки странный, извращенный парень.

Не знаю, сумею ли я забыть все то, что он сделал для меня. И что заставлял делать. Именно из-за него мне пришлось приблизиться вплотную к убийству. За это я буду ненавидеть его вечно, несмотря на то что рано или поздно нам придется встретиться лицом к лицу.

Когда-нибудь.

Вот уж никогда бы не подумала, что встречу Уорнера именно здесь. Я и понятия не имела, что он заходит на территорию штатских. Правда, я вообще мало знала о том, как он проводит свое свободное время, если его, конечно, не было рядом со мной. Но сейчас я и представить себе не могу, чем он может заниматься в таком месте.

Наконец он что-то говорит своим солдатам, и они дружно кивают ему. Затем исчезают.

Я делаю вид, что меня что-то заинтересовало где-то справа от него. Я опустила голову и чуть склонила ее набок, чтобы он не разглядел моего лица, даже если посмотрит случайно в мою сторону. Левой рукой я надвигаю шляпу пониже на глаза, а правой копаюсь в куче мусора, как будто ищу там что-то достаточно ценное, может быть, какие-нибудь объедки, чтобы можно было как-то просуществовать этот день.

Вот так, между прочим, промышляют некоторые люди, побираясь по помойкам. Жалкое занятие для поддержания жизни.

Уорнер проводит здоровой рукой по лицу, на миг закрывает глаза, и ладонь останавливается возле рта. Он прижимает ее к губам, будто боится что-то высказать вслух, что-то такое, что гнетет его уже давно.

Глаза у него почти… обеспокоенные. Хотя скорее всего я просто неправильно это трактую.

Я наблюдаю за ним. А он, в свою очередь, наблюдает за другими людьми. Я стою достаточно близко, а потому могу безошибочно определить, что его взгляд задерживается на детях. Он смотрит, как они носятся друг за другом с таким азартом, который говорит об одном: они не видели другого мира и не знают, что они потеряли. Это тусклое, темное место — единственное, что они видели в своей жизни.

Я пытаюсь понять выражение лица Уорнера, пока он следит за ними, но он достаточно осторожен и не проявляет ровным счетом никаких эмоций. Он держится абсолютно нейтрально. Стоит на одном месте, никаких движений, разве что изредка моргает, этакая статуя на ветру.