— Залог! — вскричал полковник.

— Норбер Лагравер и дочь его, которые остаются в Бренском замке, окружённом вашим полком, разве не ручаются вам в том, что я не изменник? Предал ли бы я в ваши руки тех, которые мне дороже всего на свете, если бы замышлял измену?

— Разве можно вымещать чужую вину на старике и на беззащитной девушке? — сказал с достоинством граф де Трем.

— Неумолимый человек, против которого мы боремся, не пренебрегает этим средством. Он часто заключает в темницу мать, жену, дочь и сестру изгнанника, укрывшегося от его мести. Чтобы оградить Валентину от подобной судьбы, я уговорил её выехать вместе со мною из Франции.

— Боже! — воскликнули в один голос все три брата, — а Камилла ещё в Париже!

— В лапах тигра в камилавке, — продолжал Морис. — Не бойтесь, однако. Пока вы не будете открыто действовать, её не потревожат. До сих пор всё ещё убеждены в возможности переписки между ею и вами. Задержать её было бы всё равно что открыть вам измену дома Грело. У Красного Рака слишком много макиавеллизма для подобной ошибки.

— А если нам не удастся? — сказал Робер с грустною озабоченностью.

— Я буду знать, когда обнаружится ваш заговор. А у меня есть связь с людьми верными, которые доставят средство Камилле де Трем убежать из монастыря визитандинок и приехать к вам.

— Зачем же ждать?

— Прибегать к этому средству раньше времени было бы то же, что предупредить Ришелье о моей измене ему и преданности вам.

Граф де Трем простоял с минуту молча и в задумчивости. Когда он опять поднял голову, на его прекрасном, несколько грустном лице не было более и следа недоверия.

— Извините меня, — сказал он Морису, крепко сжав ему руку. — На моей ответственности жизнь многих людей. Долг повелевал мне проверить, насколько был справедлив или ошибочен донос Поликсена де Рюскадора. Но сердце у меня обливалось кровью, когда я должен был подозревать брата Валентины де Лагравер и даже сомневаться и в ней самой! Если бы речь шла только о моей жизни, я спал бы спокойно с остриём вашего кинжала, приставленным мне к горлу! Ещё раз прошу вас извинить меня!

Агент кардинала казался более смущённым этим излиянием тёплых чувств, чем обличительным посланием Рюскадора, которого он уж было и не полагал в числе живых и который чуть было не уничтожил его хитрого плана.

Робер приписал его волнение чувству обиды и выпустил руку, которая не отвечала на его дружеское пожатие.

— Если вы требуете удовлетворения, я готов! — продолжал храбрый полковник, указав на шпагу взором, блеснувшим слезой.

— Он поступил бы с нами точно так же; извините нашего Брута, — шепнул Анри Морису, дружески положив ему руку на плечо.

— Разве мы не братья! Старший заменяет отца, чтобы журить за ошибки, — шепнул ему с другой стороны Урбен, который давно не говорил так много слов за один раз.

— Да я нисколько на него не сержусь! — вскричал наконец Лагравер, сделав усилие над собой и снова приняв личину притворства. — Удовлетворения мне от него другого не надо, как тотчас же послужить общему делу.

— Желание твоё будет исполнено, мой доблестный рыцарь! — ответил полковник с жаром. — Друзья мои, в появлении здесь Мориса, а Поликсена в Динане, я вижу предопределение судьбы. Мне необходимо было найти сегодня двух посланных, на которых я мог бы рассчитывать как на самого себя, чтобы отправить одного к графу Суассонскому а другого к принцу Оранскому.

— Различные назначения: альфа и омега, — пробормотал к майор.

— Посланный в Рокруа, — продолжал Робер, — должен был передать графу Суассонскому только эти слова: «Послезавтра будет время!» Но теперь, когда нельзя известить герцога Орлеанского через Камиллу, необходимо, чтобы тот же курьер ехал прямо из Рокруа в Париж и отдал его высочеству чрезвычайно важное от меня письмо. От Брен-ле-Шато до Парижа, если ехать на Рокруа верных девяносто лье. Мой посланный должен по истечении девяноста часов после своего отъезда сегодня вечером быть в Люксембургском дворце.

— Я буду там! — вскричал Лагравер.

— Нет,— сказал полковник, — я не могу возложить на вас этого поручения. Это невозможно и, кроме того, и бесполезно.

— Почему? — спросил Морис и лицо его помрачилось.

— Невозможно, потому что, по вашим собственным словам, вы должны оставаться здесь и делать вид, будто наблюдаете за нами, иначе красный рак слишком скоро откроет глаза на наше тайное соглашение. Шпионы тотчас уведомят его о вашем возвращении в Париж. Бесполезно же оно потому, что у меня под рукой есть человек, которого я пошлю в Рокруа и во дворец Медичи. Мне стоит только переслать ему мои инструкции в Динан.

— Поликсен де Рюскадор? — сказал Анри.

— Он ведь ранен, — возразил Лагравер.

— Разве вы не прочли, что он готов ехать, несмотря на свою «надрубленную голову»?

— Так вы пошлёте меня к нему с вашими инструкциями?

— Тоже нет. Мессир Бозон самый упрямый из провансальцев, когда-либо существовавших на свете. Его убеждения не поколеблешь ничем. Он дьявольски злопамятен. Что ему ни пиши, а он отплатил бы вам, не откладывая дела в долгий ящик за ваш меткий ударь шпагою.

— Вы обманывали меня надеждой вам послужить, как вижу, — ответил с горечью агент кардинала.

— Ребёнок! — сказал граф де Трем, слегка потрепав его по щеке. — Мой брат Анри поедет к сокольничему его высочества, а вы замените майора, которого я сегодня намеревался послать в Маастрихт, по приказанию маршала де Брезе, присланному мне сегодня через Беврона.

Он вынул запечатанный конверт из бумаг, которые разбирал до прихода Лагравера, и отдал его молодому человеку.

— Вот, — сказал он сдержанным голосом, — предписание главнокомандующего маршала де Шатилльона, который направил нас на Брюссель, пока он задерживает австрийцев Тома Савойского за Люттихом на границе Люксембурга. Депешу эту лично надо вручить Фридриху Генриху Нассаускому. В ней заключается извещение, как мне сообщил конфиденциально маршал де Брезе, что Французский корпус, к которому мы принадлежим, быстрым передвижением соединится с армиею голландцев и оба войска, слитые вместе, займут Тирлемон и Лувен, эти два ключа к столице Брабанта.

— Когда мы выступим? — спросил виконт де Трем.

— В ночь на шестые сутки от сегодняшнего вечера.

— Однако, — продолжал майор Анри со странным упорством, — это передвижение к востоку совершенно изменит позицию войск и наш полк, находящейся теперь на западном фланге французской дивизии, составит тогда арьергард.

— Конечно, когда наше правое крыло простирается до Вавра, то есть находится на пять лье, вы впереди нас, по дороге к Маастрихту.

— «Послезавтра будет время», велите вы сказать графу Суассонскому, командующему армией, которая стоит на границе в тридцати лье от нас, — рассуждал виконт. — Кажется, я понимаю ваш план.