— Я знаю, вы волнуетесь о сыне. Но я уверена, ваша сестра присмотрит за ним.

Плач нарастает у меня в горле, как песня. Я думаю о доме моей сестры, где ее мальчики спорят с отцом, когда он просит их вынести мусор. Где ужин не готовится, а покупается в китайских дешевых заведениях и поедается под бормотание телевизора. Я думаю о сообщениях Эдисона, которые получала на работе: «Читаю Лолиту по англ. лит-ре. У Набокова серьезные проблемы с головой».

— Значит, я остаюсь здесь? — спрашиваю я.

— Вас перевезут в тюрьму.

— В тюрьму? — По спине у меня пробегает холодок. — Но я думала, меня выпускают под залог.

— Да. Но колеса правосудия крутятся очень медленно, и вам придется побыть там, пока залог не оформят.

В двери камеры появляется охранник, которого я раньше не видела.

— Посиделки окончены, дамы, — говорит он.

Кеннеди смотрит на меня, слова вылетают из нее быстро и яростно, как пули:

— Не говорите ни с кем о себе. Люди будут пытаться предложить вам сделку в обмен на информацию. Никому не доверяйте.

«В том числе и вам?» — думаю я.

Охранник открывает дверь камеры и говорит, чтобы я вытянула руки. Снова я вижу оковы и цепи.

— Нельзя ли обойтись без этого? — спрашивает Кеннеди.

— Не я устанавливаю правила, — отвечает охранник.

Меня ведут по коридору к погрузочной платформе, где ждет фургон. Внутри находится еще одна женщина в цепях. Она в облегающем платье, на глазах блестящая подводка, завитые волной волосы доходят до середины спины.

— Нравится, как я выгляжу? — спрашивает она, и я тут же отвожу взгляд.

На переднее сиденье фургона забирается шериф и запускает двигатель.

— Офицер, — обращается к нему женщина. — Я — девушка, которая любит украшения, но эти браслеты не подходят мне по стилю.

Не услышав ответа, она закатывает глаза.

— Я Лиза, — говорит она мне. — Лиза Лотт.

Я не могу удержаться от смеха.

— Это правда ваше имя?

— Да, раз я его выбрала. Все лучше, чем… Брюс.

Она поджимает губы и смотрит на меня в ожидании реакции. Мой взгляд переходит с ее крупных ухоженных рук на яркое лицо. Если она думает, что я поражена, то ее ждет разочарование. Я медсестра. Я видела буквально все, включая мужчину-трансгендера, который забеременел, хотя его жена была бесплодна, и женщину с двумя вагинами.

И не подумав испугаться, я встречаю ее взгляд:

— Меня зовут Рут.

— Ну как, свой сэндвич сабвей получила?

— Что?

— Еду, зая, еду. В суде еда намного лучше, чем в тюрьме, я права?

Я качаю головой:

— Я тут в первый раз.

— А мне уже пора бы карточку постоянного клиента требовать. Ну, знаешь, по которым дают бесплатный кофе и мини-тюбик туши для ресниц при десятом посещении. — Она усмехается. — Ты за что здесь?

— Хотела бы я знать, — говорю я и тут же вспоминаю, что ничего никому нельзя рассказывать.

— Ни хрена себе, девушка! Ты была в зале, когда зачитывали обвинение, или нет? — поражается Лиза. — Ты не услышала, в чем тебя обвиняют?

Я отворачиваюсь и смотрю в окно.

— Мой адвокат сказала, чтобы я ни с кем не говорила об этом.

— А-а… — фыркает она. — Ну, тогда извините меня, ваше величество.

В зеркале заднего вида появляются глаза шерифа, проницательные и голубые.

— Она осуждена за убийство, — говорит он, и оставшуюся часть пути никто из нас не произносит ни звука.

Когда я поступала в Йельскую школу медсестер, мама попросила своего пастора прочесть для меня дополнительную молитву в надежде, что Бог может повлиять на приемную комиссию, если этого не сможет сделать мой аттестат из колледжа. Помню, как я, сидя в церкви рядом с мамой, испугалась, когда вся паства воззвала к небесам во имя меня. Вокруг люди умирали от рака, бесплодные пары надеялись завести ребенка, в странах третьего мира шли войны — другими словами, у Господа было много занятий поважнее. Но мама сказала, что я важна не меньше — во всяком случае, для наших прихожан. Я была их общим успехом, выпускницей колледжа, которая собиралась что-то изменить.

За день до начала занятий мама повела меня на ужин.

— Тебе суждено делать великие мелочи, — сказала она мне. — Как говорил доктор Кинг. — Она имела в виду одну из своих любимых цитат: «Если я не могу делать великие вещи, я могу проявить величие, даже занимаясь мелочами». — Но, — продолжила она, — не забывай, откуда ты пришла.

Я не очень поняла, что она имела в виду. Я была одной из десятка детей из нашего района, которые поступили в колледж, и лишь немногим из них было суждено поступить в магистратуру. Я знала, что она гордится мной; я знала, что она чувствовала: ее упорное стремление отправить меня по другой дороге оказалось ненапрасным. Учитывая, что она выпихивала меня из гнезда чуть ли не с рождения, зачем мне виться вокруг него, держа в клювике веточки, из которых оно было построено, если без них я могла улететь намного дальше?

Я ходила на занятия по анатомии и физиологии, по фармакологии и основам акушерства, но всегда планировала свое расписание так, чтобы успеть домой к ужину и рассказать маме, как прошел мой день. Не имело значения, что добираться в город и из города нужно было два часа в одну сторону. Я знала, что если бы мама тридцать лет не драила полы в доме госпожи Мины, то мне бы вообще не пришлось ездить на этой электричке.

— Рассказывай все, — говорила мама, накладывая мне в тарелку еду, которую сама приготовила.

Я пересказывала самое интересное из того, что узнала за день: например, что половина населения страны носит бактерии метициллинрезистентного золотистого стафилококка в носу; что нитроглицерин при контакте с кожей может вызвать дефекацию; что из-за жидкости между позвоночными дисками утром человек почти на полтора дюйма выше, чем вечером. Но были вещи, которые я ей не рассказывала.

То, что я училась в одной из лучших школ медсестер в стране, имело значение только на территории кампуса. В Йеле остальные студенты выпрашивали у меня мои подробные конспекты или приглашали на семинары. На практике в больнице преподаватели хвалили мои знания. Но в конце дня, когда я заходила в магазин купить колу, владелец следил за мной, чтобы я ничего не украла. Когда я ехала в электричке, пожилые белые женщины проходили мимо, не удостаивая меня взглядом, хотя рядом со мной было пустое место.

Через месяц учебы в школе медсестер я купила йельскую кружку-термос. Мама решила, это потому, что мне приходилось каждый день вставать ни свет ни заря, чтобы успевать на электричку до Нью-Хейвена, и стала вставать еще раньше, чтобы заварить мне с собой свежего кофе. Но не кофеин мне был нужен — эта кружка стала для меня пропуском в другой мир. Каждый раз, садясь в электричку, я специально ставила ее на колени так, чтобы остальные пассажиры видели надпись «ЙЕЛЬ» у нее на боку. Это был флаг, знак «Я одна из вас».