Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Збышек кивнул, деньги нужны всем, война – удовольствие дорогое.
—Во втором возке кошель нашли, с золотом.
– Тут только ткани. – Придется бросить, слишком тяжелый груз, да и что с ним делать, лучше бы оружие или порох. Бессильная ярость разрывала душу, столько крови из-за ничего. Чтобы хоть как-то выместить зло, Казимеж пнул тяжелый рулон расшитой серебром материи, тот откатился и…
Еще одно тело. Девушка. Девочка. Почти ребенок.
– Паненка… – вздохнул Збышек и отвернулся. Удивленному взгляду темно-карих, точно переспелая черешня, глаз удалось проникнуть сквозь толстую кору равнодушия, что защищала разум от творившегося вокруг безумия. Драгоценный соболиный мех оттенял удивительную белизну кожи… И ручки… Казимеж сразу обратил внимание на ее ручки. Тоненькие пальчики трогательно прижимали к груди распятие.
—Золото.
—Золото, – согласился Казимеж, он попытался аккуратно вытащить распятие, но мертвые ручки незнакомки держали крепко.
—Да оставь ты его!
—Нет. – Казимеж и сам не мог объяснить, но крест должен принадлежать ему. Это подарок. От нее, недаром девушка так улыбается.
—Отдай, – попросил он, и пальцы разжались. Збышек перекрестился, но Казимеж уже не видел, он ничего не видел, окружающий мир сузился до алого, будто свежепролитая кровь, камня.
– Матка Боска! – Огонь потух, и теперь Казимеж получил возможность рассмотреть добычу. Крест из золота, две ладони в длину, украшен жемчугом и красным рубином, который пульсировал, точно настоящее сердце. Теперь все будет по-другому.
В войне есть смысл!
Утро началось. Просто взяло и началось, и теперь мне придется вставать, умываться, завтракать, в общем, делать вид, будто ничего, собственно говоря, и не произошло. Зеркало в ванной выдало очередную порцию ужасов, красота моя с каждым днем крепчает. Или красота крепчать не может? Впрочем, какая разница, не для кого прихорашиваться.
Не помню, как добралась вчера. На такси – это точно, хотя Пыляев пытался уговорить меня не делать глупостей, я, кажется, послала его куда подальше.
Ну и правильно сделала!
Или не правильно?
Пыляев ведь не виноват, что мой бывший муж оказался скотиной. А ведь все так хорошо начиналось. Воспоминания лезли наружу, словно барахло из старого чемодана.
Я сама не москвичка, и этот факт, уж не знаю почему, особенно раздражал Аделаиду Викторовну, как и то, что на момент нашего с Гошкой знакомства я училась в техникуме и работала в магазине. Продавщицей. Не самое лучшее время – денег нет, вокруг кипит жизнь, а возможностей хватает лишь на то, чтобы понаблюдать за этой жизнью со стороны. Я была обыкновенной провинциальной девчонкой, не слишком красивой, не слишком умной, средненькой, и Гошик с его манерами, знанием этой самой недоступной для меня жизни и барской привычкой ко всему самому лучшему показался мне даже не принцем – существом с другой планеты.
Зачем он на мне женился? Он ведь отчетливо понимал – я не ровня ему. К сожалению, я тоже это понимала – бабушка постаралась, чтобы внучка здраво оценивала собственные силы. Понимала и старалась изо всех сил – перенимала изысканно-небрежные манеры Аделаиды Викторовны, читала книги, которые, по мнению Гошика, принадлежали к сокровищнице человеческой мысли, училась одеваться и накладывать макияж. Может, Гошке не нужна была такая жена? Может, если бы я продолжала заниматься хозяйством, вытирать пыль с драгоценной коллекции фарфора, пылесосить ковер ручной работы да готовить любимые Гошиковы блюда, то все осталось бы по-прежнему?
А я возомнила себя равной небожителю. Глупо, очень глупо. Первое серьезное выяснение отношений случилось, когда Гошка решил открыть фирму. Димка, естественно, участвовал, ну и я захотела. Муж сказал, будто для долевого участия нужно вложить некую сумму денег, а денег у меня не было. Пришлось продать бабушкину квартиру, я верю, она бы поняла, она всегда надеялась, что я стану самостоятельной. Деньги появились, но Гошик по-прежнему протестовал, разразился скандал, Аделаида Викторовна в очередной раз напомнила, как я должна быть благодарна ее сыну за то, что живу в Москве и ни в чем не нуждаюсь, а Пыляев заступился. Он всегда за меня заступался, я же никогда этого не замечала.
И вот что мне делать?
Для начала я попыталась дозвониться Пыляеву. Бесполезно, не берет трубку, то ли не желает со мной разговаривать, то ли звонка не слышит. Побродив по квартире еще с полчаса, я приняла решение – съезжу, помирюсь и про Толика заодно расскажу. Вдвоем думать проще.
Я уже обувалась, когда телефон в прихожей нервно зазвенел. Пыляев?
– Алло?
– Маша? Машенька, это вы? – Анастасию Павловну я узнала не сразу.
– Я.
– Слава богу, Машенька, я так волновалась. С вами все в порядке?
– Да, Анастасия Павловна, все в полном порядке. – Это если не обращать внимания на некие мелкие неприятности, случившиеся со мной за последние сутки.
– Ох, мы так волновались. Вас нету, Валет прибежал весь в пене, седло под брюхом…
– Прибежал?
– Конечно, лошадь – умное животное, – мне показалось, что госпожа Пыляева хотела добавить «в отличие от человека», но сдержалась.
– Я… Мне срочно нужно было уехать.
– Какие-то проблемы?
– Нет. То есть да. – Слово за слово, и я рассказала Анастасии Павловне все, ну, почти все. Рассказала и расстроилась: зачем нужно было взваливать на человека мои проблемы?
– Машенька, милая моя, приезжайте поскорее. – Анастасия Павловна говорила взволнованно, и мне ужасно захотелось вернуться в Вимино, где большой дом, камин с настоящим огнем внутри, елки в снегу и серебряный конь, живущий в сарае. Там покой, мир, и жизнь течет медленно.
– Я не могу.
– Глупость какая, конечно же, можете. Можете и должны, а я постараюсь, чтобы вас никто не беспокоил. Никто, – отчетливо повторила Анастасия Павловна.
Аделаида Викторовна была разочарована, и кем – собственным сыном. Ее ребенок, ее надежда, труд всей ее жизни оказался слабаком, способным лишь на то, чтобы жаловаться да лить слезы. Когда она совершила ошибку? И в чем именно? Чересчур опекала? Но Жорж рос таким болезненным и беспомощным. Нет, Аделаида Викторовна все делала правильно, виноваты гнилые Алешкины гены.
Вчера Жорж заявился в абсолютно невозможном состоянии – он был пьян, причем пьян настолько, что буквально рухнул на пороге квартиры. Адочка не стала его беспокоить, она не любила пьяных, а Машки, которая обычно возилась с Георгием, не было. Наверное, впервые за долгое время Аделаида Викторовна пожалела об отсутствии невестки. Жорж так и проспал всю ночь в коридоре, свернувшись клубочком возле полки с обувью. Пьяный храп разносился по всей квартире, и Адочка, которая очень серьезно относилась к своему здоровью в целом и ночному отдыху в частности, несколько раз порывалась устроить поганцу ледяной душ, но сдерживала себя, откладывая разбор полетов на утро.