Елена Михайловна кричала из окна: «Милька, дура, где ты шаталась?!» Надя удивилась, кричит, как девчонке, «Милька»! А они и были две девчонки, соседки и подружки, и кого волнует, сколько там уже прошло лет? У Елены коса светлая, медового оттенка, у Мили поярче, потемнее, летом надо лбом выгорала широкая прядь, и Миля ее расчесывала по пробору, то на правую сторону, то на левую. И спорили из-за лент. Елене хотелось в точности такую же синюю. А та ее убеждала, что синий к светлым волосам не идет, а идет только голубой или лиловый…

Надя читала письма как роман, голова шла кругом. Целая жизнь, куда там сериалам! Каждое слово живое и натуральное, множество узнаваемых персонажей, любимых и нелюбимых. Таинственный Н. А., приятели молодых лет. Старший брат Елены Михайловны, Митя: «На Ваш запрос от 13. 10. 96 сообщаем, что Корсаков Дмитрий Михайлович, 1903 года рождения, по данным архива городской Клинической больницы номер 14, скончался 23 января 1951 года в результате легочного кровотечения. По данным Центрального отдела ЗАГС, сведений о Корсаковой Лидии Сергеевне, 1905 года рождения, а также Корсаковой Марии Дмитриевне, 1928 г.р. и Корсакове Михаиле Дмитриевиче, 1931 г. р. не обнаружено». Черновики самой Елены Михайловны, Сережины первые рисунки…

Радостно было понимать, что главное действующее лицо еще здесь, можно задать вопрос, уточнить. Время есть. Надя наводила на разговоры, выясняла, что-то помнила сама из жизни вместе пройденной, что-то Лева рассказывал. У него все события заслонились смертью отца, как его тащили по коридору в университете до «скорой», а уже не надо было. Но зато Лева хорошо ориентировался во всяких исторических вехах – отъезд из Киева, смерть бабушки (никогда им не узнанной) на вокзале в Москве, Митя, его семья, что-то личное, не понятое Надей.

Кое-что она нашла в этом архиве и про себя, под именем «Н.». И нисколько не стыдно было читать, все ж известно. «У Н. опять событие. На лимонном дереве вырос лимон. Все сбежались. (Дальше много зачеркнуто.) Где бы надо приложить голову, она прикладывает руки. Лева в восторге!» А лимон – пожалуйста, вот он. До сих пор стоит на кухне и дает урожай. Выращенный из обычного семечка, а потом привитый особым способом. Пили чай с лимоном однажды вечером, оставшиеся на блюдце косточки Надя сунула в пустой горшок с землей. Сережа был во втором классе, написал сочинение «Наш лимон», где было выражение «плод любви». Любви мамы к растениям. Сочинение читали на каком-то педсовете, ставили в пример и вообще долго в школе вспоминали… Но про это в черновиках Елена Михайловна не написала.

Надя завела блокнотик, внесла в него основные даты и события, короткие характеристики на каждого. По вечерам раскладывала свои записи, сосредоточенно корпела над очередным шедевром, поправляя волосы за ушами и пришептывая под нос.

В большой комнате под лампой рождались картины, сцены из жизни. Уже легко было представить аллею каштанов от задней калитки сада почти до самой станции, откуда вечерами по будням возвращался со службы папенька. Цветник вдоль тропинки, темные доски веранды, косенькая Зоя, подающая чай…

Михаил Михайлович Корсаков был потомственный врач, специалист по внутренним болезням, доцент медицинского факультета при Киевском университете. Обожаемый студентами и больными, очень простой в общении, добрый и застенчивый человек. Глубоко начитанный, интересовался историей, археологией, астрономией. Немножко пел под рояль по вечерам для своего семейства и близких друзей. Невысокого роста, с бородкой и залысинами, узкоплечий, даже тщедушный, но с необычно длинными ладонями и стопами. Особую склонность в своей терапевтической практике папенька питал к гигиеническим мероприятиям, чем изредка даже слегка терроризировал домашних. Чистота, гимнастика, постоянное мытье рук, сон с открытыми окнами в любую погоду, плавание. Сам он никогда ничем не болел, летом по утрам обливался колодезной водой и ездил на велосипеде.

В него сложением и фигурой пошла только Елена, самая тонкокостная и изящная из троих детей. Маменька же, наоборот, была слабее здоровьем, но крупнее телом. Семья ее была попроще, многодетная. Отец, какой-то полицейский чин, рано овдовел и жизнь положил на образование и воспитание четырех дочерей и сына. Маменька тоже много читала, любила театр и оперу, училась на каких-то курсах, но в отличие от папеньки была очень набожной. От нее Елена Михайловна унаследовала редкий медовый цвет волос и идеальную полукруглую форму бровей.

Из всего дореволюционного детства лучше всего помнились дачные лета. Брат Митя – чуть старше ее, большой проказник и выдумщик, блестящий ученик – гордость папеньки. Сестра Леля была намного старше, в проказах участия не принимала, думала всегда о чем-то своем и больше молчала. Часами качалась на широких деревянных качелях в саду с книгой в руках или писала что-то в тетрадь. Дневник этот она прятала так, что даже Митя не мог найти. Не один день он провел в поисках и расследованиях, но «противная Лелька», видимо, нашла особенное место. По этому поводу они часто ругались. Однажды Митя вздумал за сестрой следить, но вместо тайника выяснил, что Леля таскает конфеты из кухни. Правда, чаще всего проказил Митя по-доброму, и все ему прощали. Он внешне пошел в материнскую родню. Высокий и нескладный, как большой щенок или жеребенок, смуглый и нежно-кудрявый, потом уже Елена Михайловна поняла, что красивый.

Милька была в него влюблена без памяти всю жизнь. А Митя ее считал, как Елену, сестрой, пока не женился сам и не услышал от сестры же удивленное: «А как же Милька?» Столько лет все казалось явным и решенным, не требующим выражения в словах, и тут нате вам. Вокруг Мили всегда ворох поклонников. Кто-то всегда провожал, писал восторженные письма. Рассказывали – один молодой врач, сослуживец отца, чуть пулю не пустил себе в лоб, отвергнутый ею. Всех соискателей руки и сердца Миля держала на расстоянии. С некоторыми потом долго дружила, над кем-то слегка подшучивала, на кого-то сердилась. Но никто не занимал ее сердце по-настоящему серьезно. Эти девичьи дела откровенно и подробно обсуждались с Еленой, порой в присутствии Мити. Как он мог подумать о Миле всерьез? И она, каждый день с раннего детства встречаясь с ним, как могла открыться ему? Так и не открылась, не обмолвилась, не намекнула и у Корсаковых с момента Митиной женитьбы почти не бывала. Да и встречи их за всю оставшуюся жизнь можно по пальцам сосчитать, случайные, мучительные, неловкие встречи. «Миля, самый дорогой мой человек, пожалуй, самый родной, Лена, кроме вас с Гришей», – говорил Митя в тот последний раз. Вот так. Но Лиду свою обожал тоже. Они ходили всегда взявшись за руки, норовили сесть рядом, оглядывались друг на друга, будто каждый раз подтверждая схожесть мысли. «Да, Митя? Да, Лида?»

А Елена Михайловна Лиду не полюбила, ей казалось, она была для Мити слишком бесцветной, вялой, слишком послушной. Митя всю жизнь обожал собак, вечно подбирал разных приблудных псов, лечил, выхаживал. Ему после аспирантуры дали комнату как молодому преподавателю. Дом был деревянный, с печным отоплением, во дворе – дровяные сараи по количеству квартир. Там Митя держал очередного безродного Полкана и каких-то переменных шавок. Лида их безропотно кормила, несмотря на собственную несытую жизнь. Полкан прихватывал ее голодными зубами, она вечером с удовольствием показывала Мите следы укусов, смеялась. Елене эти демонстрации жертвенных шрамов казались неискренними, показными. На, мол, смотри, что я из-за тебя терплю, как я тебя люблю. Спектакль, а не любовь. Ревность, ревность и, как казалось тогда, обида за Мильку сжигали ее, не давали покоя. Она и в гости к ним приходила чуть ли не каждый вечер – посмотреть, подпитать свои обиды. И не стыдно же тогда было, а стыдно сейчас, когда в живых никого нет.