– Внучка Эльзы, – поясняет Эрна и отворачивается. Прежде, чем заговорить, ее супруг пристально меня изучает. Взглядом голубых глаз из-под набрякших век он действительно чертовски напоминает мудрого магистра Йоду.

– Эльзы давно не видно, – произносит он без присущего Эрне ужасающего акцента.

– Вы что-то об этом знаете?

Меня перебивает быстрый говор Эрны. Эрих отвечает ей по-немецки. Я тщетно пытаюсь различить знакомые слова, но если они и есть, то супруги не утруждают себя тщательным произношением. Разве что «герр Бесков». В этом я не сомневаюсь.

– Она запрещает мне болтать о том, что касается хозяйских дел, – поясняет Эрих, жестом прерывая сердитые речеизлияния жены, – но раз в твоих венах течет кровь Нойманнов, значит, рано или поздно хозяйничать здесь придется тебе.

Я пытаюсь сообразить, с какой стороны к крови Нойманнов приобщился Бесков, который не брат и не сват никому из нашей веселой семейки, потом вспоминаю про обменное переливание с Рихардом Кляйном и от души досадую на глупый дом, который позволил этому самозванцу так легко обвести себя вокруг пальца. И теперь Бесков засел тут и решает, кому давать ключ, а кого держать взаперти, даже если этот кто-то имеет право без объяснений выставить за порог его самого.

– Однажды ночью, – начинает Эрих, – мы с женой услышали страшный грохот в одной из комнат второго этажа. Сразу бросились туда и обнаружили лежащего на полу незнакомца в окровавленной форме СС. Совсем молодой еще парнишка, а выглядел так, словно вот-вот отдаст Богу душу прямо у нас на руках. Он, должно быть, потянулся к графину с водой, но потерял сознание и упал, стащив за собой скатерть. Все, что было на столе, рухнуло вниз. Этот-то шум нас и напугал.

К потолку поднимается несколько аккуратных колечек дыма. Я провожаю их взглядом и старательно моргаю, сбрасывая навалившуюся вдруг дремоту.

– Мы определили нашего гостя в фиолетовую гостиную и сразу же телефонировали фрау Эльзе. Хозяйка велела вызвать профессора Крицкого и позвонить ей, как только незнакомец придет в себя. Так мы и поступили.

– Он умирать три дня, – внезапно вмешивается Эрна и сокрушенно качает седой головой. – Профессор не понимать, почему жар. Мы уже звать пастор и молиться.

– Судя по чину, даже самых истовых молитв было бы недостаточно, чтобы заглушить крики вопиющих к Господу жертв этого юного палача, – с мрачной витиеватостью изрекает Эрих. – Однако через трое суток он открыл глаза и назвал себя.

– Потом спросить, где он и какой сейчас год.

– А узнав ответ, побледнел сильнее прежнего, если такое вообще возможно, и снова закрыл глаза. Но смерть уже отвернулась от него. Это был просто сон.

– Ночью он просить книги и суп, – печально молвит Эрна. – Много книги. Много суп. – Надо думать, второй пункт огорчил ее куда сильнее.

– Я позвонил фрау Эльзе, и она примчалась спустя полчаса. Это был последний раз, когда мы видели хозяйку.

Вот он, тот самый встревоживший бабушку звонок! Хотя бы несколько кусочков паззла совпали безукоризненно.

– О чем они говорили?

– Мы не знаем.

Меня захлестывает жгучее разочарование. А ведь казалось – еще чуть-чуть, и я пойму, что произошло той ночью! Но бабушкина тайна снова ускользает из моих до боли стиснутых пальцев.

– Не спеши.

Я даже не заметила, что оказалась возле двери. Единственная ниточка, которая могла привести меня к разгадке, оборвалась, как и все предыдущие. Спрятать концы в воду – так это, кажется, называется.

– Герр Бесков о чем-то рассказал фрау Четверговой. И это что-то разозлило ее настолько, что она пообещала обратиться к министериям.

Я возвращаюсь и снова усаживаюсь напротив невозмутимого «месмериста».

– К министериям?

– Мертвецы, – фыркает Эрна. Супруг награждает ее недовольным взглядом.

– Министерии – судьи судей, – поясняет он. – Если судья нечист на руку, не защищает людей, а наоборот…

– Слишком много власть, – поддакивает Эрна, и он согласно кивает.

– Министериат принимает решение о том, чтобы сложить судейские полномочия с одного рода и передать их другому. В последний раз это произошло в 1830-м, если мне не изменяет память… Лондонский процесс над Сноу. Как там звали этого беднягу? Оливер, кажется. Да, лорд Оливер Сноу из Бата. Несчастный стал жертвой интриг и, может быть, собственного ревностного честолюбия. В семействе Сноу серьезно относились к воспитанию. Оливер с малолетства знал о своем предназначении и был готов, но пятнадцатый рейсте перешел к нему в зрелом возрасте, когда его собственные отпрыски уже вовсю штудировали четырнадцать символов алфавита, а также пользу и вред, которые может нанести каждый знак. – Мне остается только позавидовать отпрыскам Оливера Сноу, потому что сама я до сих пор имею обо всем этом очень смутное представление. – Став судьей, Сноу рьяно принялся за дело. Точнее, мечтал бы приняться, но ничего по-настоящему стоящего – такого, чтобы прогреметь, сразить наповал, внушить страх и навести порядок – как назло, не подворачивалось. Ходили, правда, расплывчатые слухи про некий клуб шутников, которых никто никогда не видел и которые настолько искусно проникали в запертые комнаты – особенно если внутри хранились драгоценности – что впору было счесть их циркачами. Судья Сноу тут же учуял след и сделал стойку. И не напрасно – в материалах ведущих дело сыщиков имелись данные о некоем знаке, который воры всякий раз оставляли на стене обчищенной ювелирной лавки или запертого, с зарешеченными окнами кабинета банкира. Вычислить владельца преступного рейсте не составило для Сноу никакого труда – им оказался нищий бывший студент. Существование за ним тайного общества не подтвердилось, и Сноу твердо подал ему руку, чтобы лишить подлеца его знака, а следовательно и жизни.

– Жизни? – переспрашиваю я. – За какие-то побрякушки? И это вы называете правосудием?

Мне вдруг мерещится, будто меня снова окутывает полумрак библиотеки, и я веду этот спор с Бесковым, но добрейшая Эрна ловко пододвигает ко мне чашку с горячим какао. Я сдуваю пенку, осторожно пью, стараясь не обжечь губы, и наваждение исчезает. Эрих раскуривает погасшую трубку.

– О! – восклицает он с авторитетно поднятым вверх указательным пальцем. – Ни в коем разе. Правосудия тут не больше, чем в ампутации кистей рук, карнаушании или, скажем, дозволении «убивать как собаку всякого, кого застанут ночью у клети или на каком воровстве». И у судьи всегда есть выбор – на то он и судья. Оливер Сноу приговорил воришку к казни, вместо того чтобы дать ему шанс; он протянул ему не руку помощи, но карающую длань, и когда Рейсте Дверей покинул тело несчастного, кровь его закипела в жилах – и он рухнул замертво. Так бывает со всеми, кто лишается знака.

Я давлюсь какао и долго не могу откашляться. Едва восстановив дыхание, я хриплю:

– Кровь з-закипела в ж-жилах?

– Ex nihilo nihil fit, – кивает он важно. – Ничто не происходит из ничего. Мы – рейстери, и знаки рейсте делают нас живыми. Нет рейсте – нет жизни. Все просто.