Быстро же он стал для тебя Максом, думаю я, из последних сил добираясь до стула. Телефон преспокойно лежит на столе, но вместо того, чтобы спешить на бал, я скидываю туфли и со стоном расправляю онемевшие пальцы.

– Только не говори, что у тебя сегодня день рождения.

– Нет. Макс предложил мне партнерство в одном деле, и я подумал, что неплохо было бы за это выпить.

– Вот оно что. – Все это нехорошо, совсем нехорошо, но я не понимаю, в чем подвох, и от этого тревога становится совсем нестерпимой. – И в каком же, интересно, качестве?

– Консультанта по историческим вопросам.

– Ой ладно, брось! На кой черт ему сдались твои консультации, когда он сам родом из истории?

Герман выглядит разочарованным. Похоже, он ожидал совсем другой реакции.

– Хорошо. В ближайшее время Макс собирается заключить несколько сделок, но не хочет, чтобы инициатива исходила от него. Я буду представлять его интересы и действовать от его имени.

– Он чем-то объяснил свой выбор?

– Сказал, что моя внешность вызывает безотчетную симпатию, и этого достаточно.

Герман оборачивается к зеркальной створке шкафа и рассматривает свое отражение с высокомерием, которого прежде я в нем не замечала. Впрочем, вполне возможно, что на его месте я простояла бы всю жизнь именно в такой позе и именно с таким выражением лица.

– Бесков нанимает тебя марионеткой, – говорю я. – Откажись, пока не поздно. Он тебя подставит.

Зазеркальный Герман кривит губы в презрительной усмешке. Самое страшное, что такая эмоция ему к лицу.

– Макс все объяснил, и я склонен ему верить. Извини, но я не могу раскрывать детали. Абсолютная секретность – первый пункт нашего договора. За те деньги, которые он платит, Есения, я продал бы душу дьяволу, но в данном случае, поверь мне, все абсолютно законно. Не ревнуй, мы по-прежнему сможем иногда бывать вместе…

Черт бы тебя побрал! Спасибо Ольге и толстому слою ее тонального крема на моем лице – иначе оно вспыхнуло бы, как солнечный диск в последний миг заката.

– Мне тоже нужна твоя помощь.

– В каком же, интересно, качестве? – кривляется он. Я пропускаю издевку мимо ушей.

– Консультанта по историческим вопросам.

– Ты повысила меня в звании? Еще недавно я был рядовым могильщиком.

– Еще недавно ты не придирался к словам. – Да что с нами такое? Осталось только вооружиться ножами и вилками и вызвать друг друга на дуэль. – Я хочу выяснить все возможное о министериях Апостоле и Гиндисе.

– Министерии? – хмурится Герман. – От них никого не осталось.

– Апостол и Гиндис были последними. Их расстреляли после революции.

– Я не силен в революции.

– Назови свою цену.

В дверях возникает Ольга, эфемерная, как лесная дева с картины Линды Бергквист. При виде Террановы ее ресницы начинают подниматься и опускаться в два раза быстрее.

– Вы идете?

Я обреченно обуваюсь, беру телефон и ключи от комнаты и пропускаю Германа вперед.

– Я дам тебе номер, – говорит он. – Это бесплатно. Но будь готова к тому, что когда ты назовешь мое имя, с тобой откажутся иметь дело.

– Значит, не назову.

Пока я запираю дверь, Герман и Ольга уходят вперед. Я не горю желанием их догонять и нарочно медленно передвигаю ноги, попутно рассматривая картины на стенах. Нищий Терранова был невыносим, думаю я, но с деньгами он превращается в самоуверенного заносчивого выскочку с манией безотчетной симпатии. Значит, проблема вовсе не в деньгах…

После заката становится ощутимо прохладней. Над верандой вспыхивают золотистые лампы, нам выносят пледы. Я расправляю мягкую ткань и, скинув туфли, укутываюсь в нее целиком. Бесков наполняет мой бокал, но если я не намерена уснуть прямо в кресле, то с шампанским лучше повременить. Я уже достигла той стадии опьянения, когда все проблемы кажутся незначительными по сравнению со свежим ночным воздухом, плеском речной воды и россыпью звезд над нею, и мне совершенно не хочется переходить к следующей, когда те же проблемы заслонят собой небосвод.

– Пойдешь?..

Я качаю головой и продолжаю любоваться двумя скользящими вдоль самой кромки воды танцорами. По сравнению с вальсом Германа и Ольги любой мой выход был бы обречен на провал. Никогда бы не заподозрила в Терранове подобной академичности: идеально прямая спина, локоть в сторону, голова слегка откинута. Он ни разу не попытался сократить положенное расстояние между собой и партнершей и не склонился к ней, чтобы пошептаться. Он серьезен и собран, будто держит экзамен перед строгим жюри.

Впечатление теряется, как только оба возвращаются к столику. Герман выпускает Ольгину руку и становится ясно, что он безобразно пьян. Зацепившись ногой за ножку кресла и едва не упав, он первым делом тянется к бутылке. Ольга напряженно наблюдает за тем, как ее кавалер махом опрокидывает в себя полбокала вина, но протестовать не осмеливается. Я тоже помалкиваю. В конце концов, меня это не касается.

– Макс. – Герман слегка заикается. Пока что слегка. – Вот скажи мне, как… – Он тщательно выбирает формулировку, прищелкивая пальцами. – Как фашист русскому: если бы у тебя был выбор, ты бы все равно пошел воевать?

Он пытает его весь вечер. Спрашивает о том, на что я бы никогда не осмелилась. Однако Бесков слишком трезв для таких откровений, поэтому чаще всего отделывается вежливой, ничего не значащей улыбкой или общими репликами вроде этой:

– Частица «бы» в твоем вопросе лишает его смысла.

– История не терпит сослагательного наклонения, – не сдается Герман, – знаю. Но это для нас война – прошлый век. А для тебя это события трехлетней давности. Я ничего не путаю? – уточняет он, глядя на меня. Я киваю в ответ, и глаза его вспыхивают восторгом. – Три года назад в твоей реальности жил Гитлер! Ты его видел?

– Нет, – отрубает Бесков.

– А на фронте был?

– Нет, меня сразу направили в «Унтерштанд».

– «Окончательное решение»? «Программа умерщвления Т-4»? Геноцид? Ты знал об этом, представитель высшей расы? Твоя страна преспокойно смотрела на то, как уничтожают целые народы…

– Не только моя страна. Весь мир смотрел.

– Не обобщай. Я согласен поверить в то, что лично ты ничего не знал. Но сейчас, если бы у тебя появилась возможность вернуться туда, ты попытался бы что-то изменить?

– Что, например? – Не выдержав, Бесков вскакивает с места – пальцы сжаты в кулаки, глаза посветлели от гнева. – Убить фюрера?

Не сводя с него взгляда, Герман коротко кивает.

– Только не фюрера, – говорит он с расстановкой, – а незадачливого мечтателя Дольфи, любителя архитектуры и опер Вагнера. Для своего дела я выбрал бы осень 1908-го. Ему девятнадцать. Второй провал на вступительных в художественную академию. Разрыв дружбы с Августом Кубичеком. Нищета. Одиночество. Полный крах по всем статьям. Тогда рядом с ним не было никого, кто бросился бы заслонять его собой от удара ножом или выстрела в спину.