– Идем отсюда! – взмолился Хохол, не в силах больше выносить ее помешательство.

– Да, сейчас. Мне пора, Егорушка. Я приеду к тебе сразу, как только вернусь.

Марина тяжело поднялась с колен и побрела прочь от могилы мужа, едва не упав в обморок перед самой калиткой кладбища. Хохол подхватил ее и уложил на сиденье.

…Баба Настя гостей не ждала, в доме не было света, а по двору носились отпущенные кавказцы. Женька легко перемахнул через запертые ворота, свистнул, подзывая собак, привязал обоих кобелей к будкам и только потом открыл двери и махнул Марине, чтобы заезжала. Едва только огромный «Хаммер» замер во дворе, на веранде вспыхнул свет, а на крыльцо вышла баба Настя в накинутом халате, растрепанная и… с карабином наперевес! Коваль едва не вывалилась на землю, а Женька, увидев, как бабулька решительно целится в колесо джипа, заорал благим матом:

– Маринка, ложись! Бабка, ты сдурела совсем?! Это ж я, Женька!

– Ты, что ли, шалопутный? – опуская карабин, подслеповато прищурилась баба Настя, и тогда Женька вышел из-за машины, выхватил у нее из рук оружие:

– Охренела, старая?! Чуть не пришила, на фиг!

Марина тоже вышла из джипа и подошла ближе:

– Ну, вы даете, баба Настя! Такого даже я не придумала бы – с карабином!

– Ага, ты у меня только с «калашом» работаешь! – не удержался, чтобы не подколоть, Хохол. – Тоже мне, пацифистка! Ладно, чего отсвечиваем, идем в дом. Мы, бабуль, к тебе погостить, а то у Маринки нервы расшалились что-то, отдохнуть бы ей немного.

– Да я что – живите, хоть совсем переселяйтесь, – забормотала бабулька, запирая за ними дверь на засов. – Проходите в избу-то, не стойте в сенках.

Хохол обнял Марину, поднял ее голову за подбородок и поцеловал тайком от бабки:

– Вот видишь, какая семейка у меня – бабка и та за карабин хватается, чего удивляться, что я с малолетки по тюрьмам?

Она засмеялась, вспоминая комичную картину, прижалась к Женькиному плечу и прошептала:

– Люблю тебя…

Хохол поплыл…

Чуть позже, лежа уже в постели под теплым одеялом, она уютно устроилась в Хохловых ручищах, уткнулась лицом куда-то ему под мышку и счастливо проговорила, пряча набежавшие вдруг слезы:

– Женька, я так благодарна тебе, если бы ты только знал!

– Завтра с утра по хозяйству займусь, а потом на речку рванем, – пообещал он, накрывая одеялом ее обнажившееся плечо. – Правда, купаться уже нельзя, но мы просто съездим и посмотрим, хочешь? Да и ягода в лесу, ты ж ведь никогда не видела, как это бывает?

– Откуда?

– Ну вот, посмотришь, да и грибков поднимем на ужин. Прикинь, картошечка молодая с грибками да молоко свежее… это тебе не роллы твои, между прочим!

– Ты так рассказываешь вкусно, что я проголодалась, – тихо призналась Коваль, почувствовав, как засосало в желудке.

– Сейчас принесу что-нибудь.

Женька сходил в кухню и притащил кусок хлеба, совсем еще теплого, видимо, вечером печенного, и большую кружку молока. Марина сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, обхватив кружку двумя руками, и пила так, словно ничего другого никогда и не пробовала. Управившись с хлебом за считаные минуты, она допила остатки молока и взглянула на Хохла – он улыбался.

– Ты чего?

– Ничего… – Он протянул руку, чтобы вытереть ее губы от следов молока, но потом передумал, наклонился и приник губами. – От тебя пахнет теперь, как от маленькой… Наелась?

– Да… – Она довольно погладила себя по животу и улеглась. – Вкусно было…

– Ну, и хорошо.

Женька нырнул под одеяло, обнял Марину, поворачивая на бок – они всегда так спали, причем он обязательно спиной к выходу, чтобы прикрыть ее, если вдруг. Коваль, по привычке уже, прижала его руку к груди и закрыла глаза, погружаясь в спокойный, сладкий сон.

До конца августа Коваль не показывалась в городе, они жили у бабки, в тихом, сонном поселке, где почти не было машин. Хохол провернул в доме столько работы, что Марина диву давалась – как он ухитряется отпахать еще и ночью «вторую смену»…

Она же расслабилась настолько, что было ощущение, словно вокруг нее вообще ничего не движется, даже воздух, все замерло и напоминает какое-то приятное, мягкое желе, в котором она и находится. Марина постоянно находилась рядом с Женькой, наблюдала за тем, как он управляется в огороде, как чинит что-то в сарае или во дворе, как колет дрова для бани. Ей было так неожиданно хорошо, что она сама удивлялась, потому что никогда прежде ей не доводилось жить такой жизнью.

– Здесь время будто остановилось, – сказала Коваль как-то, сидя в огороде на чурке.

Хохол возился в теплице, собирал огурцы на засолку, не подпуская ее к своему занятию. Он обернулся и внимательно на нее посмотрел:

– Ты тоже заметила? Я вот думаю всегда: жил бы я в деревне постоянно, то и не было бы со мной ничего – ни зоны, ни разборок. Копался бы себе в огороде по тихой грусти, жил бы, как все.

– Так и сейчас не поздно еще – кто мешает-то?

Женька бросил ей пупырчатый огурец:

– Ешь давай, это тебе не химия городская. Что мешает, говоришь? А ведь ты со мной не поедешь сюда, Маринка. Не можешь ты в деревне, а я не могу без тебя.

– То есть опять Коваль виновата? – уточнила она, откусывая от огурца приличный кусок и чувствуя, как весь рот заполнился свежим сладковатым соком.

– Я разве сказал, что ты виновата? Просто ты совсем другая, тебе здесь не место, и не подходит тебе здешняя жизнь. Да и ты ей не подходишь. Я же вижу, как ты страдаешь без своей сауны, без джакузи, без шелковой постели. Тебе хорошо здесь, да, но только потому, что ты знаешь, что в любой момент сможешь сесть в машину и уехать. – Хохол подошел к ней, погладил по щеке рукой, пахнущей огурцами. – Ну, что ты расстроилась? Я ж не упрекаю тебя, котенок, я просто говорю то, что вижу.

– Ты прав, – со вздохом констатировала Марина, уткнувшись лбом в его живот. – Я могу жить только в городе, потому что слишком люблю комфорт и роскошь, всякие там салоны и прочую ерунду…

– Женька! – раздался с крыльца бабкин голос. – Где огурцы-то? Полдня валандаешься!

– Несу, бабуля, – отозвался Хохол, подхватывая корзину с огурцами. – Пойдем, котенок, там баня готова уже.

– О-о! – простонала она, вставая с чурки и направляясь вслед за ним.

Воспоминания об этом каждонедельном кошмаре под названием «баня» были ужасны… Хохол отрывался там по полной, молотил Марину в два веника так, что она едва выползала из этого ада и спала потом как убитая.

На веранде баба Настя солила огурцы в большой бочке, перекладывая их смородиновыми листьями, укропом и чем-то еще пахучим. Пока она возилась с рассолом, Марина перемыла принесенные огурцы в чашке, поставила около бочки и уселась на табуретку, поджав ноги. Смешно – взрослая женщина никогда прежде не видела, как солят огурцы и вообще готовят всякие соленья-варенья. Но у нее в доме этим заниматься было некому, а потому лет до десяти Марина была уверена, что все это берется исключительно в магазинах, причем сразу соленое и в банках, а как туда попадает – загадка. Сейчас, наблюдая за тем, как ловко управляется со всем этим хозяйством баба Настя, она жалела, что в ее детстве не было таких вот моментов, никто не учил ее, как и что надо делать, как быть хорошей хозяйкой. Так что выросло из нее то, что выросло, и еще не худший вариант, если честно.