Она зажгла первую свечу. Пламя ярко вспыхнуло, затем успокоилось. Его свет отразился в глазах Мадлен Маркагги. Когда ее фотографировали, Мадлен смотрела в камеру, а теперь — прямо в глаза Ская.

Он отвернулся.

— Я сам толком не знаю, во что верю.

Паскалин перешла к следующему гробу и следующей свече.

— Ты молод, Скай. А молодые никогда не хотят верить ни во что, кроме самих себя. Они думают, что будут жить вечно. — Она положила руку на деревянную крышку. — Этот, внутри. Он думал так же. И она тоже.

Палец указал на фото Мадлен.

— И она. И он.

Бабушка обвела рукой гробницу.

— Все они верили, что всегда будут сильными, храбрыми, прекрасными. Что будут живыми! И что они теперь?

— И что же?

— Прах.

Еще одна свеча зажжена, еще один предок призван, всматривается в полумрак.

— Их роскошные волосы, сияющие глаза, сверкающие зубы — всего лишь пыль. И я также обращусь в прах. И ты, Скай.

— Я знаю…

— А знаешь ли ты, что какая-то часть тебя не сгниет в могиле, не станет тленом? Веришь, что что-то переживет смерть?

— Non omnis moriar, — пробормотал Скай.

Это изречение было вырезано на надгробии другого, норвежского деда.

— Я умру не весь. — Он посмотрел на бабушку. — Да, я верю, что что-то переживет смерть.

Она подошла к следующему гробу, зажгла свечу.

— Значит, ты веришь в дух мертвых — дух, который может ходить по земле. И ты веришь, что в тебе есть дух, который тоже может ходить…

— Ты знаешь: я верю! — прервал ее Скай. — Ты видела его. Меня. Мы вместе охотились.

— И тем не менее ты не веришь, что этот дух может ходить свободно, по собственной воле. Почему?

— Потому что он никогда не ходил — я не ходил.

— Просто, несмотря на все, что видел и делал, ты просто не веришь, что можешь. Вера, Скай. Насколько сильна твоя вера?

Паскалин подошла к нему.

— Ты говоришь, что веришь. Но так ли это? — Она наклонилась, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Ская. — Веришь?

Он верил! Он знал это. Он слишком много видел, слишком много сделал, чтобы не верить.

— Да! — крикнул Скай.

Бабушка повысила голос:

— Тогда в первый раз я говорю тебе: выйди из своего тела!

Он закрыл глаза, попытался представить предыдущие выходы, попытался заставить себя вырваться на свободу. Встал, открыл глаза и обнаружил себя на прежнем месте. С тяжелым вздохом Скай медленно опустился на корточки перед жаровней.

Паскалин некоторое время пристально изучала внука.

— Так. Теперь мы знаем, что для тебя веры как таковой недостаточно. Пока что. Ты не из тех людей, которым нужно просто верить. Тебе требуется что-то материальное.

Она снова отступила в тень, в пространство между гробами, куда не попадал свет свечей.

— Требуется большее. Очень хорошо.

В жаровне потрескивали дрова. Бо́льшую их часть уже поглотил огонь, и сейчас в его затухающем свете Скай наблюдал за бабушкой.

— Что же еще может быть?

Она повернулась.

— Кровь.

— Кровь? Ты имеешь в виду — как наследие?

— Я имею в виду именно то, что сказала. Кровь.

Она ткнула пальцем в темноту, туда, где стояли гробы.

— Что Мадлен Маркагги чувствовала в первую брачную ночь — я чувствую сейчас.

Указала на другой гроб.

— Пуля, которая сразила его в сражении с французскими захватчиками, застряла здесь.

Паскалин дотронулась до своей шеи.

— Кинжал, воткнутый между его ребер гнусными Фарсезе? Вот он!

Женщина ткнула в следующий гроб.

— Мне не нужно знать, чтобы до сих пор чувствовать все.

Напоминающее череп лицо смутно вырисовывалось в свете зажигалки.

— А что знаешь ты, внучек?

— Ничего, — прошептал Скай.

— А что ты чувствуешь в своей крови?

— Все! — выкрикнул Скай.

— Тогда во второй раз я говорю тебе: выйди из своего тела!

Что-то нахлынуло на него, зашевелилось внутри. Скай узнал знакомое ощущение, будто его куда-то засасывает, тянет, толкает; кости словно сдавливало прессом. Ощущения были сродни тем, что он испытывал ранее во время «путешествия», когда проникал в плоть предка-берсерка, когда охотился вместе с маццери. Голова закружилась, перед глазами все поплыло и в то же время обрело поразительную четкость.

Однако, попробовав встать, Скай поднялся самим собой. Это снова был он сам, его тело пыталось удержаться в вертикальном положении, но неудачно, и он опустился обратно на каменный пол.

— Я не могу! — воскликнул юноша.

Бабушка покачала головой.

— Сможешь. У тебя уже получалось. Помнишь то одно спокойное мгновение возвращения? Здесь почти то же самое. Почти. Но повторить по команде… Ладно, значит, мы обнаружили, что и веры, и крови тебе не вполне достаточно. Нужно кое-что еще.

Скай спрятал лицо в ладонях.

— Да что же еще?

Паскалин шагнула назад.

— Когда ты «путешествовал» прежде, как это происходило?

Не поднимая головы, Скай стал вспоминать. Каждый раз присутствовал некий внешний побудительный фактор. В самый первый раз к Сигурду его отправила доска Уиджа. Принеся в жертву летучую мышь, Скай перенесся в далекое прошлое и воплотился в теле Бьорна. В приступе лихорадки снова попал к Сигурду, а потом к Бьорну. Грезя наяву, превратился в ястреба. Руны привели его к Тиццане. А когда Скай охотился с маццери…

— Ты дала мне зелье.

Бабушка кивнула.

— Верно. Это один путь. Быстрый, безболезненный… По крайней мере, до поры. Со временем, когда привыкаешь, так сильно жаждешь «путешествий», что забываешь о предназначении. Кто-то скажет тебе: так и должно быть, но… — Она вскинула голову. — Они не корсиканцы.

Паскалин подошла ближе.

— В каждом столетии новые и новые враги, захватчики приставали к нашим берегам. Мы никогда не позволяли себе роскошь путешествовать ради удовольствия, без цели. Мы выработали собственные пути — одним из них была вендетта. Другой — маццери. Призрачные охотники точно знают цель, поэтому для них не составляет труда по желанию покидать тело.

Скай подскочил.

— Ты хочешь сказать, что мой дух освободит моя цель?

— Да.

— Желания достаточно?