— Нет, мэм, я сама справлюсь, — говорит медсестра с сильнымюжным выговором. — Это целиком моя вина. Я не смотрела, куда иду.

— Всё нормально, — отвечает Лизи. Ей удаётся опередитьмолодую медсестру и положить на поднос несколько осколков. Потом салфеткойначинает вытирать разлившийся сок. — Это поднос с завтраком моего мужа. Я бычувствовала себя виноватой, если бы не помогла.

Медсестра как-то странно смотрит на неё: к взгляду «Так этоты замужем за ним?» Лизи более-менее уже привыкла, но это несколько инойвзгляд. Потом вновь смотрит на пол в поисках осколков, которые ещё не успеласобрать.

— Он поел, не так ли? — улыбаясь, спрашивает Лизи.

— Да, мэм. Поел очень хорошо, учитывая, что ему пришлосьпережить. Полчашки кофе, больше ему не разрешили, яичницу, апельсиновый сок,фруктовое желе, съел целую вазочку. Сок не допил. Как видите. — Она поднимаетсяс подносом в руках. — Я принесу бумажные полотенца с сестринского поста и уберуостальное.

Молодая медсестра колеблется, потом с её губ срываетсянервный смешок.

— Ваш муж ещё и фокусник, не так ли?

Без всякой на то причины Лизи думает: СОВИСА. Но толькоулыбается и говорит:

— Фокусов у него целый мешок. Что у здорового, что убольного. Какой он показал вам?

И из глубин памяти всплывает ночь первого була, когда она,окончательно не проснувшись, направилась в ванную квартиры в Кливс-Миллс,говоря: «Скотт, поторопись…» Говоря потому, что знала: он должен быть там,поскольку в кровати его точно не было.

— Я вошла в палату, чтобы посмотреть, как он, — говоритмедсестра, — но я могу поклясться, что кровать была пуста. Я хочу сказать,стойка под капельницу на месте, ёмкости с раствором тоже, но… Я подумала, чтоон вытащил иглу и пошёл в ванную. Пациенты иногда ведут себя так странно, чеготолько не делают, когда отходят от наркоза.

Лизи кивает, надеясь, что на лице у неё вежливаявыжидательная улыбка. Которая говорит: «Я слышала эту историю раньше, но готоваслушать ещё и ещё».

— Тогда я пошла в ванную, а там никого. Я обернулась и…

— Он на кровати, — заканчивает за неё Лизи. Говорит мягко,всё с той же улыбкой. — Гопля, абракадабра. — А думает: «Бул, конец».

— Да, как вы узнали?

— Ну, — Лизи всё улыбается, — Скотт умеет сливаться с тем,что его окружает.

Вроде бы исключительно дурацкое объяснение (ложь человека сослабым воображением), но это не так. Потому что совсем это не ложь. Онапостоянно теряет его в супермаркетах или универмагах (местах, где его покаким-то причинам практически никогда не узнают) и однажды полчаса охотилась заним в библиотеке университета Мэна, пока не нашла в зале периодики, куда дотого заглядывала дважды. Когда она отчитывала Скотта (заставил искать себя втаком месте, где она не могла повысить голос, чтобы позвать его), он пожалплечами и отверг все обвинения, утверждая, что всё время был в зале периодики,просматривал новые номера поэтических журналов. И у неё, между прочим, невозникло и мысли, что он говорит не всю правду или уж тем более врёт. Простоона каким-то образом… проглядела его.

Медсестра улыбается и говорит ей:

— Именно это Скотт и сказал — что он сливается с тем, чтоокружает его. — Тут девушка краснеет. — Он попросил нас называть его Скотт.Прямо-таки потребовал. Надеюсь, вы не возражаете, миссис Лэндон. — У этой юнойюжанки «миссис» превращается в «миз», но её выговор совершенно не нервируетЛизи в отличие от случая с Дэшмайлом.

— Отнюдь. Он требует этого от всех девушек, особенносимпатичных.

Медсестра улыбается и краснеет ещё сильнее.

— Он сказал, что видел, — как я вошла и посмотрела прямо нанего. И сказал что-то вроде: «Я всегда был одним из самых белокожих белыхлюдей, а после того как потерял столько крови, должно быть, вошёл в первуюдесятку».

Лизи вежливо смеётся, но у неё начинает жечь желудок.

— Разумеется, с белыми простынями и его белой пижамой… —Молодая медсестра начинает успокаиваться. Она хочет поверить, и Лизи несомневается, что она верила, когда Скотт ей всё это рассказывал и смотрел нанеё яркими карими глазами, но теперь начинает понимать абсурдность только чтосказанного.

Лизи спешит ей на помощь.

— А ещё он умеет замирать, — говорит она, хотя Скотт — одиниз тех, кто пребывает в постоянном движении. Даже читая книгу, он ёрзает вкресле, грызёт ногти (на какое-то время перестал грызть после её гневнойтирады, потом снова начал), почёсывает руки, как наркоман, которому требуетсяочередная доза, иногда даже начинает поднимать пятифунтовые гантели, всегдалежащие рядом с его любимым креслом. Насколько ей известно, не дёргается он,лишь когда глубоко спит или пишет и работа идёт очень даже хорошо. Но на лицемедсестры по-прежнему читается сомнение, поэтому Лизи продолжает её убеждатьрадостным тоном, который звучит ужасно фальшиво даже для неё самой: — Иногда,клянусь, он словно превращается в предмет интерьера. Я сама проходила мимонего, и не один раз. — Она касается руки медсестры. — Я уверена, то же самоепроизошло и с вами, дорогая.

Она уверена, что ничего такого не произошло, но медсестрадарит ей благодарную улыбку, и тема отсутствия Скотта закрывается. «Или скореемы с ней закончили, — думает Лизи. — Как с маленьким камнем, который сам вышелиз почки».

— Сегодня ему гораздо лучше, — говорит медсестра. — ДокторУэндлштадт заходил к нему рано утром и был просто потрясён.

Лизи в этом нисколько не сомневается. И лишь говоритмедсестре то, что сказал ей Скотт много лет назад в квартире в Кливс-Миллс.Тогда она подумала, что это всего лишь расхожая фраза, но теперь она сама в этоверит. Да, и верит на все сто процентов.

— Лэндоны поправляются очень быстро, — говорит она, а потомидёт к мужу.

Он лежит с закрытыми глазами, повернув голову набок, оченьбелый человек на очень белой кровати (и это чистая правда), но не увидеть егоневозможно из-за гривы тёмных и длинных, до плеч, волос. Стул, на котором онасидела прошлым вечером и ночью, стоит на том же самом месте, где она его иоставила, и она вновь садится на него. Достаёт свою книгу, «Дикарей» ШирлиКонран. Вынимает закладку и чувствует на себе взгляд Скотта. Поднимает глаза.

— Тебе сегодня получше, дорогой? — спрашивает она. Он долгомолчит. Дыхание по-прежнему свистящее, но крика в нём, как на раскалённомасфальте автостоянки, когда он молил о льде, больше нет. «Ему действительнолучше», — думает она. Потом с усилием он перемещает руку, пока не накрывает еёладонь. Сжимает. Его губы (они выглядят ужасно сухими, чуть позже она принесётему гигиеническую помаду) раскрываются в улыбке.