В свою очередь алеуты воспринимали материалы и формы одежды от русских. «Многих алеутов, — писал Вениаминов, — можно видеть в фризовых или суконных куртах и даже сюртуках (впрочем, последние только у тоэнов и почетных)… Ныне многие из мужчин носят сапоги, а женщины башмаки… Рубашки в прежнее время не были совсем известны алеутам, но ныне вошли в общее употребление… Алеуты носят даже жилеты, брюки (о которых прежде также не имели понятия) и галстуки; а жены и дочери таковых в праздники одеваются в русские модные платья и шали…»

Любопытные сведения о русском влиянии на одежду аборигенного населения приводит Хлебников, описывая колошей (тлинкитов) острова Баранова. «Они имеют европейское платье, и некоторые очень много, но носят очень редко. Случается иногда в один день видеть три или четыре перемены на одном. Другие носят рубашки. Но главное и общее платье есть плащ или накидка, состоящая из байкового одеяла или куска фризу в 3 аршина…»

Пожалуй, легче найти примеры русского влияния на одежду аборигенов, чем какое-либо описание одежды русского промысловика. Судя по составленной М.И. Ратмановым во время первого кругосветного плавания на шлюпе «Надежда» в 1803–1806 гг. «Записке о злоупотреблениях приказчиков Российско-Американской компании», промысловики иногда доходили до нищеты. Вот как выглядела партия «работных», прибывшая из колоний в Петропавловск-Камчатский на корабле «Мария»: больные промышленные на корабле «по недостатку места каждый ложился, где попалось, в своем платье, которое показывало величайшую бедность; все они покрыты были рубищами, и жили в великой нечистоте; на некоторых только видел я рубахи, а прочие одеты были невзирая на теплоту июня в замаранных, разорванных шубах, почти все имели небритые бороды…».[56]

В силу крайне стесненных обстоятельств русские промышленные, преступая запрет компании, иногда использовали для одежды и обуви шкуры зверей, как это случилось в 1812 г. на Командорских островах[57]. Однако по введенному компанией правилу все служащие колоний обязаны были покупать товары в компанейской лавке на колониальные деньги — «марки». «Ведомость требуемого количества товаров и продуктов на каждого человека в год», составленная Российско-Американской компанией в 1805 г. для Кадьякского и Уналашкинокого отделов, наглядно отражает все виды одежд и тканей, которые, по мнению компании, нужно было либо завезти из России, либо добыть на месте. По идее, каждый служащий компании в год должен был испытывать необходимость в приобретении: 6 аршин фризу или сукна солдатского на «капот»; 7,5 аршина сукна солдатского на куртку; 6 аршин сукна на праздничные куртку и шаровары; 25 аршин «ленского» сукна для шаровар, чулок и «варег»; пестряди александрийской и синей суздальской на рубашки — 20 аршин; холста разного на порты, подкладку, «бель» и полотенца — 40 аршин; одну шубу овчинную и один полушубок; три пары «ленских» чулок; по одному платку — шелковому, бумажному и холщовому; разные кожи на сапоги и т. д. Из «вояжных» вещей необходимой считалась одежда местного производства: парка птичья или котовая, на двухгодичный срок камлея[58], шаровары бордовые, лосиные рукавицы, колпак валеный…

Головнин отмечал, что в компанейских поселениях простой русский и тот одет во «всевозможные платья… и не увидишь ни одного чиновника, который походил бы на военно-служащего человека: все они одеты во фраках, в куртках и сертуках». Головнин считал, что следовало бы установить для служащих компании «мундир, правительством утвержденный», но это предложение не имело успеха. В николаевские времена, когда вся служилая Россия ходила в мундире, компанейские люди в Русской Америке носили «партикулярную» одежду, и эта особенность бросалась в глаза всем наблюдателям.

На заключительном этапе деятельности Российско-Американской компании снабжение наемных людей одеждой вызывало справедливые нарекания.

Неделькович неоднократно в своем дневнике отмечал, что в Ново-Архангельске разорительно приобретать предметы одежды и что решительно всем необходимым следует заранее запасаться в Петербурге. В ходе ревизии 1860–1861 гг. было установлено, что «платье и обувь для простого народа дурным качеством своим превышают всякое вероятие, так что сапогов достает лишь на несколько дней, а суконного платья не более как на два месяца. Сколько же должен употреблять на одежду рабочий, получающий от 300 до 350 руб. ассигнациями в год, когда цена верхнего суконного платья (бушлат с брюками) стоит от 20 до 30 руб., а сапоги 10 руб.; едва достает у него жалования, чтобы одеться, не считая рубашек, исподнего белья, рукавиц, шапки, которые также необходимо купить. Шить новое суконное платье из материалов в колониальных магазинах находящихся простой рабочий не в состоянии, потому что по дороговизне сукна и работы платье обойдется вдвое дороже привезенного». Поэтому в 1860 г. «работные люди» выглядели не лучше, чем во времена, когда о них писал Ратманов.

В Ново-Архангельске трудно было приобрести меховую одежду, однако на Уналашке и в редутах на материковом побережье русские поселенцы имели возможность одеваться на алеутский или эскимосский манер. Таким образом, в этих поселениях традиционные формы русской одежды (надо полагать, сибирской) и «казенные бушлаты» сочетались с формами одежды аборигенных народов.

На начальном этапе заселения Северо-Запада Америки, когда русские промысловики уходили из Охотска или камчатских гаваней в двух-, трехи четырехлетние плавания к различным островам Алеутской гряды, невозможно было захватить с собой на судах малого водоизмещения сколько-нибудь значительные запасы продовольствия. Поэтому промысловики должны были приспосабливаться к пище аборигенов — к рыбе, мясу «морского зверя» и китовому жиру. Спутники Кука в 1778 г. в весьма лестных тонах отзывались о русской кухне и способах приготовления русскими всевозможных рыбных блюд. Они отмечали, что русские поселенцы в Капитанской гавани на Уналашке рыбную пищу подают на стол с ягодными соками.

Мука, сахар и спиртные напитки были на вес золота. По свидетельству лейтенанта Кинга, даже в Петропавловске сахар в «головах» лондонской (!) формовки стоил в 15 раз дороже, чем в Англии. Впрочем, чай на Камчатке продавался по той же цене, что и в Лондоне, и, по-видимому, это был единственный вид не местного довольствия, которым промысловики обеспечивались в достаточном количестве.