– Ну, как тебе… – Монах вытянув губы трубочкой. – Мы узнали, что Лика не призрак и действительно родилась в данном населенном пункте восемнадцать лет назад, пятнадцатого декабря.

– Не призрак?! – Добродеев до того поразился странному заявлению Монаха, что даже остановился, уставившись на друга.

– Не призрак, а установленный факт, – подтвердил Монах. – А теперь, Леша, будем думать дальше.

…Погода в тот день не радовала с самого утра. Вчерашний мороз сменился оттепелью, в воздухе стыла сизая туманная морось, под ногами чавкало растаявшее месиво. Кладбище было печально и пустынно; густая мгла ощутимо затягивала в белесые водовороты сужающееся пространство, и черные обелиски, кресты и кипарисы покачивались, уплывали куда-то вдаль.

Высокий мужчина стоял у свежего могильного холма с полинявшими венками. На самом верху все еще лежал букет скукоженных белых с багровыми подпалинами роз в блестящей упаковке. Голова его была непокрыта, свое кожаное кепи он держал в руках. Казалось, он не замечает ни промозглости ненастного дня, ни пронизывающего до костей холода, ни угрюмости печального места. Это был Сергей Ермак, друг Андрея…

– Эх, Андрейка, как же ты так п-прокололся, дружище? – говорил негромко Сергей. – И меня не дождался, а ведь обещал, что свидимся. Если уж сердце отказывает у такого лося, как ты, то п-плохи наши дела. Дурная история, как ни п-поверни! Пуля пощадила, а мирной жизни, получается, не выдержал…

Он говорил еще что-то, какие-то важные слова. Губы его шевелились, обветренное лицо с жесткими складками вокруг рта было мрачно. Стороннему наблюдателю могло показаться, что мужчина молится. Но сторонних наблюдателей в скорбном месте не наблюдалось; слабый ветер шевелил черные ленты; с едва слышным шорохом все наползал туман…

…Мужчина не торопясь шел к арке ворот. У кургана из венков и свежих цветов он приостановился. Усмехнулся про себя, вспомнив, как хозяйка Андрея назвала эту часть кладбища местом упокоения крутых, и пробормотал: «Вип-зона». «Режиссер», вспомнил он. Тот человек сказал, известный режиссер, и провожали его, видимо, коллеги и собратья-актеры. Он вспомнил немногочисленную толпу странно одетых людей, идущих им навстречу. Наклонился и прочитал размытую надпись на временном деревянном кресте: «Роман Левицкий. Мир праху твоему…», и далее неразборчиво. Цветы прекрасно сохранились в нехолодной влажной мороси, они казались только что срезанными – девственно-белые лилии, восковые белые каллы, белые и красные розы…

…Монах позвонил в дверь напротив нужной ему, надеясь, что никого нет дома. Выждав пару минут, он позвонил в соседнюю дверь. Дребезжащий звонок прокатился по квартире и замер в глубинах. Похоже, там тоже никого не было. После этого Монах осторожно поддел мизинцем узкую полоску бумаги с лиловой печатью на третьей двери и достал из кармана пилку для ногтей. Мельком подумав, что умелец Жорик справился бы на счет раз-два, он ткнул пилку в замок. Чувствуя, как взмокла и зачесались спина и затылок, приговаривая «Ч-ч-черт! Зар-р-раза!» и другие слова, еще более выразительные, он дергал в замке пилкой, попутно пихая дверь кулаком в надежде, что замок откроется. Звонкий щелчок прозвучал неожиданно, и Монах перевел дух. Он протиснулся в щель и бесшумно закрыл за собой дверь.

Ничего не переменилось с тех пор, как он был здесь с Ларисой. В квартире царила настороженная тишина и витал печальный запах пыли и пустоты. Паркет затрещал под его ногами, и звук этот показался ему оглушительным. Он встал на пороге гостиной, внимательно осмотрелся. Задернутые бордовые шторы создавали мрачноватый полумрак. Из вазы на журнальном столике до сих пор торчали засохшие бурые стебли каких-то цветов. На серванте, деревянных деталях дивана, столешнице лежал тонкий слой белесой пыли.

Он смотрел на засохшие бурые пятна на полу – здесь лежала судья Сидакова, получив смертельный удар по голове. У порога гостиной. Кто-то позвонил, она, выглянув в глазок, открыла и впустила гостя. Она не испугалась и не почувствовала тревоги. Она открыла дверь, и гость вошел. Разделся… или не стал раздеваться. Наверное, объяснил, зачем пришел. Сказал, извините, что я без звонка, нужно кое-что обсудить. Тут возникает вопрос – знала ли судья этого человека? Скорее всего, знала, так как не открыла бы постороннему. Не открыла бы… скорее всего. Они прошли в гостиную, хозяйка впереди, гость сзади. Она переступила порог, и здесь ее ударили чем-то вроде тяжелой трубки, металлической, каменной… Монах представил себе тяжелый медный пест, которым растирают… а что же им растирают? Зерна и коренья для ядовитого зелья? Убийца размахнулся и ударил! Сидакова вскрикнула и стала оседать на пол. Убийца попятился, не сводя с нее взгляда. Убедившись, что она мертва, он ушел… сразу? Или походил по квартире? Возможно, искал нечто. Следов обыска не выявлено, то есть тут или-или: или убийца был осторожен, или ничего не искал. То есть пришел убить. Ударил жертву по голове и, не заходя в комнату, ушел. То есть целью была судья Сидакова. Не грабеж, а убийство.

Почему судья Сидакова с ее опытом, нюхом, знанием жизни ничего не заподозрила и не почувствовала? Ведь визиту предшествовало нечто, некий… скажем, конфликт, размолвка. Видимо, судья Сидакова не сочла это настолько существенным, чтобы испытать опасения за свою жизнь. Допустим, отчитала подростка из соседнего подъезда за брошенный окурок, а он пришел и убил ее. Она думала, что он пришел извиниться, а он пришел убить. Она, не чуя худого, открыла дверь…

Она не впустила бы чужого. Она знала этого человека. Это был человек, которого она не опасалась. Насчет не опасалась… Она была бесстрашной и сильной женщиной и ничего и никого не боялась. Как сказала актриса Элла Николаевна – для окружающих она была казнью египетской, и весь дом стонал…

Кто же был этот человек? Мужчина или женщина? Он пришел без звонка… Телефонные звонки за тот вечер проверили и не нашли ничего подозрительного. Монах знал об этом от Добродеева, тот – от своего «крота». У двух звонивших было алиби, да и не те это были люди, чтобы убивать.

Открытки с известной датой? Нет, нет и нет. Права старая актриса – это дымовая завеса, маскировка и ровным счетом ничего не стоит. На миг в голову Монаху пришла сумасшедшая мысль, что визит судье в тот роковой вечер нанесла Элла Николаевна, но покрутив ее и так и этак, он с сожалением мысль эту отодвинул. И дело было не в том, что, с его точки зрения, старая актриса неспособна на крайние меры – это следовало оставить в стороне, за скобками, – а в том, что у нее вряд ли достало бы сил, да и мотива Монах не видел. Да, дела…

Он вспомнил, как Лариса стояла на пороге, не решаясь войти, пока он расхаживал по квартире. Лариса, наследница, брошенная бойфрендом… неблагополучная, с комплексами, вынесенными из детства, одинокая. Он улыбнулся невольно, вспомнив, как она неумело обнимала его… И нахмурился, вспомнив, как Виталий стоял рядом с ней над телом старого Левицкого, и плечи их соприкасались, и Виталий бережно поддерживал ее под локоток, да и Лика сказала, что они снова вместе. Он вздохнул. Он не звонил ей три дня, заключил пари с самим собой – позвонит она первая или нет? Не позвонила. Виталий?