– Поедем, заскочим по пути. Хоть на весь подъезд выпишет. Он в этом плане беспроблемный дядька.

К Спикеру приехали через полтора часа. Бронированная дверь внушала уважение своей неприступностью. Казанова по привычке, прежде чем давить на кнопку и орать: “Милиция!”, приложил ухо к замочной скважине.

– Тс-с. Дома.. Свет горит, и музон играет. Что-то классическое. Бах Моцартович Вагнер.

– Вагнера в прошлом году посадили за убийство жены.

– Мудила, это не тот Вагнер. Вагнер – любимый композитор Адольфа-фюрера.

– Так Фюрера вроде тоже посадили? Казанцев хмыкнул и нажал на звонок. Все заняли боевую позицию. Патроны заскочили в патронники, наручники раскрыли круглые пасти.

– Не открывает, гадина. Игнорирует. Костик повторил звонок, затем саданул рукояткой по металлу.

– Слышь, мужик, убавь музон, я с ночной, спать мешаешь!

Оркестр продолжал давить по Вагнеру, не убавляя громкости.

– Так, ладно. Вовчик, давай инструмент. Сейчас устроим ему Баха.

Белкин открыл спортивную сумку, извлек тяжелый масляный домкрат. Домкрат изъяли давным-давно у воров, специализирующихся на проломах потолков, дверей и полов, и оставили для использования в тех же целях.

– Помоги. Не шарик ведь воздушный. К домкрату прилагалась титановая труба большого диаметра. Домкрат оказывался бесполезным, если напротив двери не было упора в виде стены. Здесь упор был, вход в квартиру располагался очень удачно. Казанцев отметил эту тонкость, поэтому предусмотрительно захватил с собой инструмент.

– Так, так, повыше чуть, напротив замка. Дверь-то хорошая, а косяки дерьмо. Выдавим.

Воровской инвентарь занял исходную позицию, повиснув мостиком от дверей до стены.

259

– Давай, качай! Потихоньку, потихоньку, черт, стенку бы не проломать.

Гончаров заработал рычагом. Поршень медленно пополз вперед.

– Додумаются же, – усмехнулся Петрович. – У нас в отделе как-то группу квартирную задержали. Так они вместо фомки живую бабу использовали. Вернее, ее задницу. Тетка – виртуоз. Подойдет к двери, дрыгнет попкой, дверь так и уходит внутрь. Тридцать процентов за это имела. Прямо золотая задница.

Пока Петрович предавался воспоминаниям, Паша потел, качая рычаг.

Стена задрожала. Дверь не двигалась.

– Во черт! Давай, Паша. Сейчас дом рухнет. Стена оказалась прочнее, и дом не рухнул. Перекошенный ригель треснул и выскочил из запорной планки, домкрат упал вниз, чуть не придавив ноги взломщикам. Вагнер-Бах вырвался из плена квартирных стен.

Костик, осторожно сунув голову в образовавшуюся щель, заботливым голосом изрек:

– Товарищ, у вас дверь не заперта. Сквозняк. Смотрите, чтоб не обокрали.

Слов благодарности в ответ не прозвучало. Выстрелов, слава Богу, тоже. Казанова дернул головой, и ротные, держа пальцы на спусковых крючках, плечом к плечу отправились ловить Спикера.

Беднягу застали в туалете, сориентировавшись на источник музыки. Он был мертв как минимум сутки. Стоял на коленях перед финским унитазом, склонив голову на стульчак. Черная рвотная каша указывала на жуткие предсмертные муки покойного.

Паша, срочно закуривая, трезво оценил ситуацию:

– Больной скончался апоплексическим ударом. Перепил, бедняга. Суррогат. Вовчик покачал головой.

– Сам себе режиссер. Политическое самоубийство. При отягчающих обстоятельствах.

Приехавший врач предположил острую сердечную недостаточность, вызванную, вероятно, алкогольным отравлением. То же самое подтвердило вскрытие, произведенное пару дней спустя в морге. И хотя никаких следов пьянства в квартире не наблюдалось, диагноз был встречен благосклонно. Медицина – штука точная. Сказано – сердце, значит, сердце. То есть отсутствие события преступления, то есть – нет преступления. А раз нет – не надо раскрывать. А дураки, пытающиеся доказать обратное, в милиции долго не задерживались. Да и Спикер в общем-то не голубок. Давно пора.

Зелинский понимал толк в химии и психологии. Потому что в школе учился на одни пятерки.

Неделю спустя Александр Михайлович наблюдал самого себя на экране широкоформатного “Филипса-Мачлайна” в информационной программе Центрального телевидения. Депутат Государственного собрания от партии диабетических реформ Зелинский вдохновенно спорил о необходимости запрещения абортов для увеличения поголовья народонаселения.

Александр Михайлович удовлетворенно похрюкивал перед экраном, рассматривая свою вполне презентабельную политическую личность, дымил сигаретой и тихонько радовался жизни.

А чего бы и не порадоваться? Он теперь власть. Он теперь сила. Первая, вторая, третья? Это не важно. Сила. Процесс пошел. Так, когда там у нас президентские выборы? А почему бы, собственно, и нет? Симсим, откройся! Пора поднимать народ с коленей. Чего он там никак подняться не может? Перепил?

Замена Сереже Бермудину нашлась быстро. Товарищ посолидней. Целый экономический доцент, международного класса. Второго Спикера ищем. Найдем много их, способных и нищих. Один уже есть на примете. Полковник в отставке. Нет, нет. Полковника не возьму. Во-первых, слишком приметный, во-вторых, слишком умный. Слуга не должен быть умнее хозяина. Конец цитаты.

С кассетой – напрасное беспокойство. Впрочем, этого и следовало ожидать. У Шерифа мозгов не хватило б что-то там записать. Александр Михайлович с удовольствием посмотрел все серии советского супер-мультика, но ни в одной никакого компромата на себя не обнаружил.

Дурачок Шериф, решил попугать. Теперь на небе ангелов пугает…

Однако пора приниматься за дело. Телевизор моргнул кинескопом, пульт лег рядом с пепельницей. Вперед! Поднимать народ с коленей. Э-эй, наро-о-д! А ну, с коленей! Понял, да?!

– Паш, хохму слышал? В области оперов заставляют заниматься строевой подготовкой. Точнее, всех заставляют. В том числе и оперов. Каждый день по два часа в форме топчут плац.

– Скоро и мы будем.

– Где форму-то возьмем? На нас четверых дай Бог один комплект наскрести. Н-да, когда наконец у нас каждый займется своим делом? Ну, хочешь командный голос демонстрировать, так и ступай в родную Краснознаменную, а не лезь туда, где дырка блатная есть. Этак завтра Мариинкой или Академией художеств будет заправлять бывший артиллерист с генеральскими погонами. Представляю. Все танцоры будут по сцене ходить только строем, а художники рисовать одни парады. Смешно? Смешно. А у нас нормально. Чисти сапоги, Паша. Носочек перед зеркальцем потяни. Слабовато у тебя со строевой.

Опера соскочили со ступенек эскалатора, оказавшись в светлой стекляшке станции метро.

– Нам туда. – Белкин выбрал один из выходов. – До встречи еще полчаса, успеем по кофе дернуть. Заодно я тебя и просвещу. Пойду один, ты так, со стороны посматривай.