– Да нет, не убил, но у нас с моим стариком большой дружбы-то никогда не водилось. Я уродился уж очень похож на дядю, материного брата, а его мой старик всегда терпеть не мог. Мы с ним даже подрались напоследок. Он уж очень хотел, чтобы я женился на вдове, что осталась одна на хуторе, а у нее нос как пест, руки как вилы, ноги как лопаты, сама страшнее троллихи и злющая к тому же! А я еще парень молодой и собой ничего, да? – Он подмигнул Снефрид. – Старик взял дубину и хотел меня побить, что я, мол, у него на шее хочу сидеть весь век. А я тоже взял вилы и сказал, не подходи, мол. И сказал, что на шее своей он меня больше никогда не увидит. Хорошо было бы поехать и показать им, что у меня теперь есть, чтобы они там все от зависти пожелтели. Но с этим я не очень тороплюсь. Если позволишь, я бы еще пожил у вас. С сеном бы помог заодно, а то хозяин-то…

Он покосился на Асбранда, который, сидя в постели, вяло ел из чашки простоквашу, то и дело кашляя в старое полотенце. При кашле у него теперь постоянно появлялась кровь. Снефрид знала, что это ничего хорошего не сулит, но с усилием отодвигала эту мысль, пытаясь жить нынешним мгновением, не заглядывая вперед ни на один день. Казалось, если сосредоточиться на сегодняшнем дне, то он будет длиться вечно, не принося никаких перемен. Ведь сегодня он еще не умрет? И то счастье. А завтра… будет завтра.

– Оставайся, конечно, – она заставила себя улыбнуться. – А как надумаешь съездить к родичам, здесь не так уж далеко.

Сменив крашеную рубаху на обычную серую, Рандвер ушел на луг и работал до самого вечера вместе со всеми. Снефрид из-за болезни отца почти не покидала дома, прекратила поездки к Хравнхильд, боясь даже на полдня оставить его без присмотра. Они с Асбрандом снова обсудили новости, но, хотя Снефрид уяснила, что произошло, она по-прежнему не понимала, как ей к этому относиться. Годами она жила, определяя будущее сроком «когда Ульвар вернется». Беспокоилась о тяжбе, грозившей отнять у них имущество и доброе имя. Теперь ждать было больше нечего и беспокоиться, казалось, тоже.

– Выходит, он меня бросил? – с недоумением спрашивала Снефрид у отца. – Не ждала я от него такого!

– Он пытается тебя освободить, – утешал ее Асбранд. – Ты можешь объявить о разводе и снова выйти замуж. Раз он жив, – при надобности эти ухари из Бьёрко смогут это подтвердить, Рандвер укажет нам хоть сорок свидетелей, – то и требовать с тебя его долгов больше никто не станет. Он дает тебе возможность жить свободно и благополучно. Это… благородно. Он, конечно, человек не слишком разумный, но поступает наилучшим образом… в своих обстоятельствах.

Снефрид негодовала в душе. Прислушиваясь к себе, она не находила боли обманутой любви. Даже в юности она не была так влюблена в Ульвара, чтобы трепетать от звука его голоса. Ее привязанность основывалась больше на привычке, ведь они знали друг друга всю ее жизнь. Да и первые разговоры о возможной будущей свадьбе начались именно тогда, когда девочка хочет поскорее стать невестой и ей очень приятно иметь в запасе подходящего жениха, чтобы быть спокойной за свое будущее. Пока она росла, обе семьи и даже соседи так привыкли к мысли об этом браке, что искать кого-то другого было бы даже неприлично. За последние одинокие годы Снефрид совсем отвыкла от мужа, но, если бы он вдруг вернулся, обрадовалась бы. Убедиться, что он предпочел строить новую жизнь на новом месте без нее, пусть и поневоле, было унизительно.

– Дорогая, а чего бы ты хотела? – призывая к вдумчивости, спросил ее Асбранд; даже эта короткая речь прерывалась кашлем. – Чтобы он приехал вместе с Рандвером – пробрался к нам в дом под покровом ночи, прятался в кладовке, рискуя, что его обнаружат и потащат на тинг? Или, – он невольно засмеялся, задыхаясь, – чтобы он позвал тебя приехать к нему, в эту самую Мерямаа?

Тут и Снефрид засмеялась.

– Ничего себе! Эта Мерямаа, надо думать, граничит с Ётунхеймом! Мне пришлось бы добраться сначала до Бьёрко, там найти корабль в Альдейгью, там ехать по реке, забыла, как называется, до того города, где сидит конунг Гардов, а оттуда еще целый месяц ехать через леса! Может, к йолю я и добралась бы. И то если бы повезло найти таких спутников, что не продали бы меня в рабство на первой же стоянке. Кажется, до луны добраться будет проще – по пути к ней хотя бы лес не растет! Это все равно как Фрейр поехал к Герд на свидание – девять ночей пути через огонь, лающих псов и прочее.

– Так значит, ничего лучше здесь не придумать. Ведь ты бы не хотела остаться в неведении и ждать его год за годом, десять лет, двадцать, пока не поседеешь…

Когда вечером с поля вернулись пропахшие сеном и солнцем работники, Снефрид уже почти улыбалась, только в серебристо-серых ее глазах читалась отстраненность от напряженной работы мысли. Рандвер по-прежнему был оживлен и разговорчив. После еды он достал свои два тюка, разложил добычу: удивительные сарацинские одежды, кое-кто из расписной посуды, небольшой, но явно тяжелый мешочек, в котором позвякивало серебро. Снефрид он подарил маленькую чашу, расписанную черными и зелеными узорами, с птицей на дне.

– Неужели все привезли столько богатств? – Снефрид не верила глазам. – Или ты вождь дружины?

– Я не вождь, хоть долю мне дали хорошую! – Рандвер хохотнул. – А доля вождей… ты бы видела долю Олава! Или сыновей Альмунда! Или Халльтора! Все, что они получили, вот здесь на полу не уложить! – Взмахом рук он очертил все пространство вокруг очага. – Там и кафтаны, и покрывала из шелка, и серебряные вещи, и золотые кольца и обручья, кольчуги, доспехи, шлемы, мечи – чего только нет! Дирхемов целые ведра. Мы брали только самую дорогую добычу, иначе не смогли бы довезти! А мой шлем видели? Вот, смотрите!

Весь долгий светлый вечер, пока не пошли спать, Рандвер рассказывал о разных случаях из похода. Снефрид слушала о вождях, о дальних странах, о сражениях, пытаясь представить Ульвара среди всего этого. Судя по рассказам, он не слишком изменился и от привычки к игре не отказался.

– Знаешь, я думаю, Ульвар хорошо поступил, что прислал меня к тебе, – сказал Рандвер однажды, дня через два. – Он очень уважительно о тебе отзывался,