Первый информационный перекос: то, что мы называем фактом, является всего лишь воспоминанием. Все предпочитают помнить то, что укрепляет наши верования. Естественно, что мозг наполняет умственную жизнь явлениями и объектами, которые придают уверенности и морально нас поддерживают, отбрасывая неприятные. Факт в нашем уме — это уже искаженная реальность.

Мозгу нравится, когда его верования находят подтверждение. Когда он сформировал свое представление о мире и получил подкрепление, в нем образуется мощная волна дофаминергического вознаграждения[208]. Теперь понятно, почему закрепление наших верований может вылиться в порочную зависимость. Наш мозг пристрастен также из-за стигмергии[209], глубина и регулярность которой соответствуют уровню удовольствия, которое мы получаем. Он поощряет образование пристрастных воспоминаний, которые придают сил и веры в себя, а заодно и отказ от неприятных воспоминаний.

Второй информационный перекос: эти воспоминания не просто пристрастны, они даже не вызывают доверия.

Третий информационный перекос: все, чем мы питаем свою умственную жизнь, было уже пристрастно просеяно средствами массовой информации (СМИ).

И, наконец, четвертый информационный перекос: применение принципа «превосходства жизни над обедом» — это плохая новость для мозга, а не хорошая. В ледниковый период приятной новостью была пища и возможность продолжить потомство. Плохой была смерть. Мозг приучился больше придавать значение опасности, чем хорошим новостям. То есть Танатос главенствует над Эросом, а Эрос превосходит любую эмоцию (не говоря о таких пустяках, как прибытие поезда по расписанию).

В сфере информации перекос означает, что гораздо легче сделать сенсацией плохую новость, чем хорошую, а падающее дерево производит намного больше шума, чем медленно растущий лес. Например, возьмем иммиграцию. Любой мигрант редко слышит о себе что-то хорошее. Никого не интересует нормальный, честный, включенный в общество приезжий. Чтобы о нем заговорили, ему нужно совершить нечто сравнимое с подвигом, но и тогда это произведет меньшее впечатление, чем какой-то проступок. В наши СМИ легче попадет негатив, потому что мозг придает ему гораздо больше значения.

Пройдя через пристрастность медийных средств и нашей реакции на новое, реальность сильно деформируется, причем мы не отдаем себе в этом отчета.

Когда политик в ходе выборной кампании, полемист или простой избиратель проводит дебаты на основе своих воспоминаний, он делает четыре ошибки.

Погрешность 1. Мы придаем больше значения тому, что укрепляет нас в своих верованиях, пропуская мимо ушей то, что может их поколебать. Это погрешность подтверждения.

Погрешность 2. Мы не всегда можем доверять своей памяти. Это погрешность запоминания.

Погрешность 3. СМИ чаще говорят о плохом, чем о хорошем, потому что негатив зачаровывает и потрясает психику гораздо сильнее. Намного проще сделать сенсацией негативный факт, чем позитивный. Это погрешность отбора.

Погрешность 4. Плохие новости запоминаются лучше хороших. Это погрешность негативности[210].

Эти погрешности можно запомнить, составив акроним: «ПЗОН».

В большинстве случаев наша аргументация не выдерживает сравнения с реальностью, но мы настолько этого не понимаем, что и не собираемся ничего исправлять. Тело постоянно поддерживает обратную связь с реальностью, велосипедист всегда ощущает влияние гравитации. А психическая жизнь вольна пребывать в иллюзиях и подкреплять их в обществе. Всем гораздо приятнее люди с близкими убеждениями, а беседа с ними — постоянный источник дофамина.

Но если наши аргументы построены на песке, то стоит ли волноваться и не оставить ли все как есть? Конечно нет. Для поиска доказательства своей правоты у нас нет ничего другого, кроме психической жизни, поэтому следует разработать достойные доверия приемы.

Особенно трудно вести борьбу с несправедливостью при отборе источников. Она так широко распространена, что затрагивает даже научный мир. Публикуются только те работы, которые соответствуют существующим теориям, и только после экспертной оценки. Поэтому неудивительно, что академические работы пренебрегают реальностью, которую якобы представляют. Неподходящие исследования не публикуются и не учитываются, что приводит к еще большему искажению действительности[211].

Если бы удалось самостоятельно добывать информацию, то можно было бы даже изменить способ познания и первой добродетелью стала бы честность. Ее поддержание и развитие искоренят склонность мозга к неверному восприятию мира.

Философ Ален де Боттон недавно сравнил информационные программы с религиозными ритуалами, и это правда, что восьмичасовые вечерние или утренние новости имеют огромное ритуальное значение. Я даже думаю, что бо́льшая часть зрителей спешит по утрам к телевизору не ради самих новостей, а ради эмоциональной встряски. Мы слушаем и смотрим новости, чтобы получить очередную дозу эмоций, которыми в ближайшее время поделимся с подобными себе. СМИ также являются мощнейшим источником конформизма. Существует эмоциональное заражение Фейсбуком и другими сетями, которые посещают сотни тысяч пользователей: если одному из них попадет в руки негатив, он не преминет тут же им поделиться, причем в сети его отрицательный характер только усилится. С положительными новостями все происходит ровно наоборот[212].

Хотя это манипулирование было вполне легальным, оно произвело большое возмущение[213], потому что зрители новостных программ осознали свою уязвимость, отсутствие свободы выбора и полный произвол со стороны телевизионщиков.

Нам кажется, что мы сами выбираем информацию и делаем на ее основе разумные выводы, но на самом деле ничего такого не происходит. Слово «выбор» почти бессмысленно, когда нас принуждают выбирать[214]. Выражение «свободомыслие» также лишено какого-либо смысла, потому что на мышление тоже всегда что-нибудь да влияет. Так называемый «объективный факт» — тоже полная бессмыслица, поскольку фактов не существует, а есть только надежды. Это касается даже научных экспериментов, так как любой опыт — это угол зрения, ограниченный реальностью. Именно поэтому Ричард Фрэнсис Бёртон написал, что факт — это «самое ленивое из всех суеверий». Если говорить о фактах, то только в рамках экспериментальных, исторических и других контекстов.