Помылся, побрил свою редкую, некрасивую щетину. Переложил ствол в целлофановый пакет, накрепко перекрутил прихваченным с собой скотчем, чтоб влага не проникла, снова засунул за пазуху и направился на прогулку. Карту положил в карман и двинулся в сторону ближайшего парка.

Зыркал быстрыми и ясными глазами, выискивая на улице фигуры полицейских. Они встречались редко, но Саша все равно старательно обходил их, если была возможность сделать это неприметно и неспешно.

Маленькие, почти игрушечные улочки радовали глаз. Вслушивался в речь удивленно. «Так много людей, и все не по-русски говорят, — думал, — как только не перепутаются…» Он никогда не был за границей.

Увидел кота на подоконнике, потянулся погладить, приговаривая: «…Киса моя, киса», — кот выгнулся злобно, зашипел. Саша отдернул руку, выругавшись, — тут же появилось женское лицо в окне, посмотрело недовольно.

«Русские туристы нападают на латышских кошек», — представил Саша обложку местной газеты.

Купил мороженое, ел, улыбаясь, так засмотрелся на виды, что столкнулся лицом к лицу с полицейским, и ему тоже улыбнулся, и тот обнажил хорошие зубы в ответ.

Сверился еще раз по карте и понял, что уже близко. Деревья парка стояли тихо и торжественно. Саша касался их руками, унося ощущение коры на пальцах. Людей в парке было немного.

Саша старался идти не торопясь, чтобы наверняка понять, где именно стоит прятать ствол. Расставаться с ним расхотелось. Привык уже.

«А если какая-нибудь глупая собака найдет его? — горевал Саша. — Тогда я судью руками задушу», — ответил себе почти всерьез.

Гулял долго и потом вернулся обратно, ранее присмотрев хорошее, тихое место и дерево понравившееся, темное и суровое.

Свернул с протоптанной дорожки. Быстрым шагом двинулся вглубь парка, стараясь реже ступать на снег и порой прыгая с проталины на проталину. Присел, плечом коснувшись коры, сильными движениями, жестко и быстро выкопал небольшое углубление, положил туда пакет. Забросал землей, присыпал веточками мелкими, рассохшимися, потоптался на месте тайничка и пошел обратно, неожиданно легкий. Поблизости никого не было, кажется. Кажется, никто его не видел.

Вернувшись на тропку, присмотрел несколько деревьев заметных, и вообще постарался запомнить общий вид — чтоб потом ничего не перепутать. До выхода из парка считал шаги. Насчитал 422.

Шел обратно не таясь и примечая полицейских, желал, чтоб его остановили и обыскали. И не нашли ничего. Но Сашу никто и не думал останавливать.

По дороге зашел в кафе — присел за столик, закурил, зачем-то ожидая меню в руках услужливого официанта: ничего заказывать он не собирался. Саша и в России в кафе бывал всего несколько раз — не по карману.

Решил, что к судье наведается сегодня же, только чаю выпьет.

Просто разыщет дом и работу господина… Луаркезе? Лукрезее? Черт, опять забыл.

Подошла тихая, неулыбающаяся девушка с глазами навыкате. Подала меню.

— Чай, — сказал Саша, не открывая темную плотную папку с наименованиями блюд.

Она что-то переспросила по-латышски. Саша поднял на нее веселые глаза.

— Чай, — повторил он громко, словно разговаривал с плохо слышащим человеком. — Просто чай. С сахаром. Сладкий.

Девушка кивнула.

Ему принесли чай без лимона. Забрали меню.

Выкурил две сигареты, рассмотрел всех посетителей кафе. Чай был вкусным. На улице мелко и быстро прошел пушистый снег, незаметно лег на брусчатку.

«Так же незаметно исчезает сладкая вата, когда ешь», — вспомнил детское ощущение.

И вновь стало тихо и ясно. Идеальная погода, чтобы кого-нибудь застрелить.

Идти пришлось долго. Саша даже пожалел, что зарыл ствол так далеко.

«Милый, красивый, сказочный город, — думал Саша, разглядывая розовые, белые, бежевые, изящные дома, брусчатку под ногами, высокие окна в домах и маленькие — на чердаках. — Почему здесь живут такие злые люди? Если бы они не были такие злые, их бы никто не убивал».

Вдоль дороги стояли деревья, похожие на аккуратные веники. Возле бордюров снег лежал непышно, невесть откуда появившийся, словно мусор. Присутствие зимы в городе было почти незаметно.

И очень много фонарей. Иногда они выгибали тонкие шеи, иногда — стояли на тонкой черной ноге, а еще висели, как кадки, над дверями.

Улицы были очень чистыми, и тень идущего металась в свете фонарей. Вывесок и рекламы очень мало. Саша читал вывески по слогам, вполголоса. Перешел трехполосную трассу с красивыми автобусами — самую широкую улицу, встреченную им, и вновь углубился в переулочки старой Риги. Кажется, это и была та самая старая Рига, о которой кто-то когда-то говорил. Быть может, по телевизору?

В отличие от прямых улиц русских городов рижские улочки изгибались, часто не давали рассмотреть себя целиком — только несколько домов, несколько фонарей, несколько красивых, но неброских витрин с теплым, розовым светом внутри. Дома срослись друг с другом, промежутка между ними не было.

«И Нега тут бродил где-то», — думал Саша. Представлял его себе, вспоминал что-то о Негативе, какие-то случаи.

Саша вдруг понял, что в характере Негатива было самым главным: врожденное чувство внутреннего достоинства. А потом, быть может, случайно, в их общий кодекс нормальных, неделимых пацанских понятий вошло такое слово как «Родина». Это все и решило.

Не один Нега был такой, все «союзники» походили друг на друга в одном: в 14, в 17, в 19 лет — почти любой из них обладал чувством своего достоинства, внятным и лишенным нарочитости.

Саша был уверен, что с Негативом ничего и никогда в тюрьме не случится: просто потому, что таких парней никто не обидит. Их невозможно обидеть, они сложены иначе — проще всего их убить. Опять все просто, но что делать, если и это — так.

Раздумывая обрывисто, Саша сам не заметил, как пришел, — вдруг увидел табличку с цифрой на углу дома, цифру эту он помнил, но сейчас смотрел на нее, словно впервые, решая — счастливая она или нет.

Ничего не решив, развернулся и перешел на другую сторону улицы.

Судья жил в двухэтажном, покрашенном в розовый цвет доме, в тихом проулке. Дом был обнесен забором. Железная калитка заперта изнутри.

Саша смотрел на окна, сузив глаза, спокойный. Представил, что сейчас отдернется штора, появится лицо судьи, темный силуэт, белые руки… и он погрозит Саше пальцем: «Я тебе!»

Передернул плечами брезгливо и пошел гулять по округе. Выглядывал себе лавочку, чтоб было где посидеть тихо, подождать. Лавочек не было.

«Принесу себе кресло из гостиницы, — подумал Саша, — поставлю тут, буду смотреть. Мольберт еще надо… Сделаю вид, что рисую картину…»

Саша хмыкнул, вспомнив свои детские рисунки и тройки за ИЗО. «Хорошенькая будет картина… Скажу, что я концептуалист. Примитивист. Кубист. Фашист…»