Мы вышли в сад. Был такой же приятный вечер, как и в Аграх.

У проточной воды жарили на вертеле барашка.

— За деревьями, чуть дальше, могила Отца обители — он тоже тут любил проводить время, — сказал шейх.

Потом накрыли столы — кто хотел, мог спокойно поесть. В обители стал собираться народ.

Первую рюмку подняли за революцию, вторую — за упокой души Отца.

Та, которую называли матерью, оказалась кокетливой, избалованной женщиной. Она, не переставая, задавала нам вопросы. От нее мы узнали, что она черкешенка и в свое время находилась при дворе. А также что среди них была еще и молоденькая сестрица, но она умерла. Масуме с Мелек разговаривали с сестрами наедине. Временами из граммофона доносились звуки танго. Было хорошо и весело, и мы вдруг увидели, как из виноградников вышли начальник уезда и начальник жандармерии.

Сразу наступила тишина. Чтобы снять возникшее напряжение, Макбуле подошла к начальнику уезда и начала вести с ним светскую беседу, тем самым стараясь вызвать его интерес. Но безуспешно. Наконец ходжа, Макбуле и Масуме стали перешептываться.

Масуме подошла к каменному желобу, откуда текла проточная вода, и села под свет фонаря так, чтобы начальник уезда смог ее увидеть, и начала тихонько приподнимать юбку. Взгляды начальника уезда и шейха, скользнув по нашей группе, остановились на ней. Я сидел таким образом, что сам не видел Масуме, однако мог себе представить, что она вытворяла. Я стал наблюдать за начальником уезда. Он был взволнован и в спешке начал протирать свои очки. Его глаза под дугообразными бровями слегка косили; верхняя губа была приподнята; ноздри раздувались, словно он принюхивался к куску мяса, подвешенному на крючке. Он походил на кота, сидевшего в засаде.

Потом я бросил взгляд на начальника жандармерии. Он смотрелся не лучше. Лица у обоих были напряжены. Начальник уезда восторженно воззрился на Масуме, а когда она приближалась к нему, он, тяжело дыша, протягивал ей какой-нибудь спелый фрукт или же пытался что-то сказать. Одновременно он умудрялся говорить любезности Масуме, даже попытался рассказать анекдот по-арабски.

— Теперь будем веселиться! — провозгласил как-то по-особенному шейх.

Вечер был в полном разгаре. Звучала музыка, люди танцевали.

— Да, господа, нам обязательно нужен театр, потому что это школа морали, — в итоге произнес начальник уезда.

А гости все продолжали приходить. Среди них я узнал учителя.

В саду обители стояла телега соломы.

— Сейчас мы покажем вам один религиозный обряд, — сказал шейх.

Хайдар Джан принес разное тряпье и постелил на дно телеги, рядом поставил фонарь.

— Не знаю, как вы себе это представляете, но я объясню. Молодые этого не знают. Один очень уважаемый шейх, когда гостил у нас, совершал этот обряд, — стал объяснять шейх и посадил рядом с собой Газали.

Хайдар что-то мямлил, однако его голоса практически не было слышно.

— Мы тоже входим в роль! — заявил Пучеглазый и начал читать стихотворение:

У безумца спросили, где живет счастье,

Он показал на свое сердце…

Он читал настолько безукоризненно хорошо, что стены отвечали ему эхом.

— Ради Аллаха, продолжайте, — попросил шейх.

Он опустился позади Пучеглазого на колени и, как мальчишка, слушал оду со все возрастающим волнением.

Учитель тоже опустился на колени, за ним и начальник жандармерии. Потом все вместе с сестрами встали и начали раскачиваться в экстазе. Даже женщины.

Образовался круг. В круг вошел Хаккы, за ним — Горбун. А потом и Доктор. Пучеглазый своим ровным, сильным голосом продолжал читать. Никогда раньше я не слышал столь божественного голоса.

Все словно окаменели.

О Аллах, что мне делать с этой горсткой пепла?

В молитве душа горит, на что мне этот огарок?

Сердце обагрилось кровью, на что мне это вино?

И вот в этот момент Газали с побледневшим лицом, выкрикивая «Аллах», упал на землю. Мы все были в недоумении. Один из наших друзей, господин Уккаш, приподнял его, и мы все вышли в сад. И там долго приводили его в чувство. Начальник уезда опустился у его изголовья на колени. А сестры принесли одеколон и розовое масло.

— Я конченый человек, — дрожа, произнес Газали.

— Здесь все такие! — воскликнул Пучеглазый.

Хаджа, Азми да и все мы собрались вокруг него.

— Теперь стала понятна причина вашего сближения! — произнес ходжа.

Начальник уезда выглядел немного растерянным. Заметивший это Ходжа сказал:

— Вот что значит профессия актера! То ты дервиш, а то — янычар. Интересно! Что в имени тебе моем…

Поддерживая за руки, мы подвели и уложили Газали на диван. И на всякий случай оставили окна раскрытыми, затем включили граммофон.

Ходжа, наклонившись, тихонько зашептал мне:

— Это настоящая обитель. А еще говорят — обитель закрыта! Где уж там. Посмотри на начальника уезда, на начальника жандармерии. Шейх Саит похож на человека, которого сняли с виселицы.

Звучала прелюдия.

— Как бы нас не приняли за дервишей, — сказал Доктор.

— Революция похожа на моторную лодку! Когда ее заводят, она поднимает волны и море становится неспокойным и мутным. А как пройдет лодка, так все опять на свои места становится и успокаивается, — ответил ходжа.

О Аллах, что мне делать с этой, горсткой пепла?

Ходжа заметил, как начальник уезда поцеловал руку Газали в знак почтения, когда они остались одни.

— Этого нам только не хватало. Теперь и обряды, что ли, будем устраивать? — злился ходжа. — Нет нам на земле покоя. Ты только посмотри! Надо же, к религии возвращаемся.

Потом, когда все закончилось, некоторых из нас до комнат сопроводили сестрицы, а остальных — сам шейх Фейзи.

Мне, ходже, Азми и Пучеглазому постелили на полу в общей комнате. Постель пахла ландышем. Мы уже много месяцев не видели подобного. Отглаженные ночные сорочки и тапочки…

Взволнованный ночными событиями, с горящими глазами, ходжа предложил еще посидеть. А Пучеглазый, уже переодевшись в ночную сорочку, делал записи в дневнике и приговаривал:

— Мы не теряя ни минуты, должны сразу же лечь спать и отоспаться. Интересно, сколько попросили бы в отеле за все это?..

— Это похоже на мою брачную ночь. Боюсь, как бы и другие печальные воспоминания не нахлынули, — тяжело вздыхая, сказал Ходжа.

Этой ночью я вспомнил «Галатасарай». Нет, не из-за постели, а из-за чего-то другого. Да, мы все те же выпускники школы. Однако уже не питаем надежд на будущее.

Несмотря на то что потушили свет и уже легли, мы никак не могли заснуть. Пучеглазый первым нарушил молчание: