кто становился муллой. Особенно это происходило во время рамадана. А потом их можно было увидеть на маленьких сценах. Одного такого мы случайно встретили. Когда он попался нам в первый раз, он являлся духовным лицом. Спустя какое-то время он уже участвовал в варьете и давал представление в кофейне. Сначала много пел, а затем играл на ложках.

В первые годы революции открывалось много баров. Сейчас вместо них работали кофейни, где громко звучала музыка. В городах они были своего рода причалами для многих артистов. Там они объединялись в труппы, там же потом и распадались.

В поселках тоже имелись кофейни с театральными подмостками. На рваных занавесях висели портреты русалок и муз искусства.

Однажды в одном таком месте мы смотрели очень комичный и странный спектакль. Тема была такова: Женщина изменила мужу. Потом обиделась на него, убила своих детей и сбежала с другим. Имена мужчин — Ахмет и Мехмет. А женщину звали Мидия.

Влюбленный говорил Мидии: «Мидия, я так тебя люблю, что готов поджарить и съесть». Все зрители умирали от смеха.

— Что это за имя такое? — спросил ходжа.

— Как это известная пьеса оказалась в этих краях? — внезапно Произнес Азми.

Для молодых людей, уставших от внутренних проблем страны, такого рода представления являлись настоящим праздником. На этой маленькой сцене они хотели видеть надежду, любовь, красивых девушек, слушать стихи — пусть даже все это и примитивно. Они дети тех, кого считали «темными» и у кого не было молодости. Придет время, и эти молодые люди вернутся к молитвам и богослужению. И никакая революция их не остановит. Здесь находились разжалованные чиновники и оказавшиеся тут по долгу службы молодые мужчины. Уставшие к вечеру, сбежавшие из дому, все они находили приют в таких заведениях. Наша труппа не была похожа на них. Дни сменялись днями, но мы нигде и никогда не оставались голодными, потому что у нас имелась сила. Если раньше меня пугали новые места, закрытые двери — то теперь я уже привык. Мы моментально занимали свои позиции. Зурна, кларнет и добытый Доктором барабан — все шло в ход. Теперь это было уже не искусство. Мы не испытывали ни гордости, ни стыда. Давали представления, ставили новые спектакли (типа «Румяной девушки»). Бывало и такое, что мы сидели на берегу реки у костра и просто кипятили воду. Женщины, разложив белье на камнях, валиком стирали его. Мы были в Средней Анатолии и, не зная куда идти, направлялись к солнцу на юг.

Глава тридцать седьмая

На юге по пути в центр одного вилайета мы сделали остановку в поселке, который находился недалеко от границ Сирии. Это был развивающийся поселок. Там оказалось очень много рабочих, которым нравились музыка и развлечения. Наша труппа из семи человек здесь должна была неплохо подзаработать. В поселке имелось два казино, но их разрушили и вместо них открыли передвижные кофейни и с одной стороны установили рабочие палатки. Некоторые люди спали на открытом воздухе. Вечером в конце недели жизнь в поселке била ключом.

— Не отлично, но все же можно что-то сделать, — говорил довольный Пучеглазый.

Между кофейнями организовали представления. По два, три человека играли на сазе. Тут же имелось варьете. Между кофейнями шла конкуренция. Канатоходец давал представление, когда музыкант, играющий на сазе, отдыхал.

Пучеглазый придумал нам номер, имеющий отношение к варьете. Как всегда, наши спасители — Хаккы, Горбун и Дядька, которые с каждым разом увеличивали число своих музыкальных инструментов. Они стали нашей опорой. Масуме и Мелек выступали в сопровождении певцов-арабов. Основной их задачей было нарядиться и сидеть. Делать что-либо большее у нас не было возможности. Однако и это приносило неплохие доходы. Однажды Азми сидел в кофейне за столом с инженерами. Он поднял глаза и заметил кого-то.

— Смотрите, это разве не Хаккы? — удивленно спросил он.

Да это был Хаккы; одетый в шикарный плащ, который был стянут в поясе. Рядом с ним Горбун.

Через несколько часов Хаккы уже переоделся. Только на этот раз на нем были элегантные брюки и в руках блестящий саз с металлическим корпусом. Не веря своим глазам, мы вышли на прогулку и на время забыли о своих вопросах.

Вечером повторилось то же самое. Опять новая одежда, ходжа был поражен. Потом мы заметили, что Пучеглазый хихикает.

— Мы в затруднительном положении, — сказал он. — Граница открыта. Люди пересекают ее. Можно и нам сходить туда и обратно.

— Что ты, Пучеглазый, это же незаконно, — возразил ходжа.

— Можно и так, а может, и нет, — смеясь, проговорил Пучеглазый. Потом, глубоко вздохнув, произнес: — Да нет, просто пошли купить пару брюк. Дядьке, Хаккы. Мы же для себя. Закон тут ни при чем.

— А потом?

— А потом нашлись покупатели. Мы хорошо заработали на этом. Девушки тоже были с нами. Им тоже кое-что перепало. Вот только на обратном пути они закапризничали и не хотели отдавать надетые на них вещи. А когда мы заставили их это сделать, они кричали и плакали, будто на них напали разбойники. Сначала Дюрдане наорала на них, а потом не выдержала и тоже расплакалась.

— Таможенники, комиссионные, все по закону, — продолжал Пучеглазый.

Пучеглазый был благородным человеком и с каждой своей сделки выделял каждому из нас какую-то часть.

— Удивляюсь я этому человеку. У него с собой никогда не бывает денег. Что он за чародей такой, — говорил ходжа.

— Народ ходит через границу, туда и обратно раза по четыре-пять. Покупают уйму вещей, — рассказывал Пучеглазый. — Проблем с продажей нет. Покупатели находятся тут же… Вот странные люди. С босыми ногами, зато на голове шапка. Синие трусы, шелковая рубашка и галстук.

В кофейне и молодые, и пожилые говорили об этом, как о чем-то пошлом.

— Бандит — святое существо, — странно пошутил Азми.

Глава тридцать восьмая

Осень. Мы снова в Каракёсе. За год тут многое изменялось. От наших прежних ощущений — ничего. Мы не нашли того, что оставили в прошлом году. И Даже то, что нашли, не дало нам прежней радости. В очередной раз мы сели за стол. Карта Азми, уже вся продырявленная, лежит перед нами, чтобы опять по ней мы могли составить программу. Тела наши уже привыкли к бродяжничеству.

Ходжа повторил свое грустное признание:

— Говорят, змея боится есть землю. Может,