– А вас не должны были наградить за уничтожение фактически целой немецкой роты?

– Это же была моя обычная боевая работа, поэтому я даже и не докладывал об этом командованию и тем более не заикался о наградах.

– Раз уж мы затронули тему о наградах, то у меня тогда к вам такой вопрос. Насколько справедливо, на ваш взгляд, награждали на фронте?

– Впервые я об этом стал задумываться, только когда мы уже начали освобождать Белоруссию. Меня тогда назначили командовать учебным дивизионом, потому что среди минометчиков были большие потери, сержантского состава не хватало, поэтому мне поручили организовать обучение. В течение двух месяцев мы обучали людей на командиров орудий и наводчиков, но при этом мой дивизион не был освобожден от выполнения боевых задач, их мы выполняли наравне со всеми остальными частями.

Собственно, дивизиона даже еще и не было, это я и должен был набрать людей из запасного полка и все организовать. И вот когда мне пришлось бывать в штабе дивизии, то мне открылась и другая сторона военной жизни. Я так удивился тому, сколько там было награжденных людей. Даже девчонки связистки, машинистки, и те были награждены. И вот тогда я подумал, что как же мало мы представляем к наградам своих солдат…

Поэтому у меня потом была даже обида за моего бывшего подчиненного. Одно время у меня в батарее писарем был парень, даже не помню сейчас его фамилии. Но он все время рвался от меня уйти: «Не хочу быть писарем». А мне его было просто жалко, потому что он и молодой был совсем, года 23-го или 24-го, и к тому же щупленький. Но, в общем, допек он меня: «Куда хочешь?» – «В стрелковую роту», потому что у него там уже появились друзья, знакомые. И вот с ним получилось так.

Где-то на границе Белоруссии с Калининской областью его отделение со станковым пулеметом расположилось на высотке, которая была очень интересна для нас в том плане, что с нее просматривались и простреливались все окрестности. И, как потом оказалось, когда немцы пошли в атаку, то все, кроме него, погибли. Ему самому оторвало кисть, но он кое-как перемотал ее и, отстреливаясь из пулемета, фактически в одиночку отстоял эту высотку. Причем немцы много раз атаковали, но в конце концов оставили ее в покое.

А все это происходило прямо на моих глазах, потому что с моего НП эта сопка прекрасно просматривалось, она была буквально метрах в четырехстах от меня. А так как я все это лично видел, то доложил ПНШ-2 дивизии по разведке, что вот мой бывший солдат добровольно попросился в стрелки и в бою отстоял важную позицию. Он за это дело сразу ухватился: «Ну как ты думаешь, чем его стоит наградить?» – «Думаю, что надо представлять к Герою». Он со мной согласился, и действительно его представили на ГСС, но потом я узнал, что в госпитале ему вручили только орден Ленина. И хотя это тоже очень высокая награда, но у меня за него даже обида появилась, особенно после того, как я увидел, что творилось в штабе дивизии… Но это же было уже начало 1944 года, а я вам, например, лучше расскажу такой случай, чтобы вы лучше понимали, как обстояло дело с наградами в начале войны.

Еще до начала наступления на Харьков, т. е. получается весной 1942 года, наша дивизионная разведка в районе Волчанска переправилась через Северский Донец. У них была задача узнать, какие немецкие части стоят напротив нас, но они ее перевыполнили. Эти разведчики умудрились захватить в том поиске целый артиллерийский расчет с орудием, но пушку пришлось бросить на берегу, а весь расчет они вывели в наше расположение. И что вы думаете? Командира поиска наградили медалью «За отвагу», а остальным вручили, кажется, «За боевые заслуги». Но вы только представьте себе саму эту ситуацию, выкрасть целую пушку со всем расчетом… В 44-м и в 45-м они бы за такое совершенно точно ордена получили. А тогда нам командир дивизии прямо так и сказал: «Сейчас не время для награждений. Вот когда начнем побеждать, тогда и награды будут».

Но вообще с этими наградами… Вот у меня, например, бой, за который я получил свою первую награду – медаль «За отвагу».

– Расскажите, пожалуйста, о нем поподробнее.

– Наши позиции тогда находились на железнодорожном разъезде Герцовка, это на Белгородщине, который мы захватили за несколько дней до этого. Но то, что немцы обязательно предпримут попытку отбить его назад, было совершенно очевидно, потому что с этого разъезда вооруженным взглядом можно было просматривать километров десять-пятнадцать в глубь нашей обороны. Недалеко от моей батареи располагалась батарея противотанковых пушек, а километрах в четырех позади нас разместилась полковая артиллерия, которая простреливала весь район предполагаемой немецкой контратаки.

Наступила ночь, но мне почему-то не спалось. Появилось какое-то смутное чувство тревоги, причем я даже не сразу понял почему. Только потом я сообразил, что утихла стрельба, стало непривычно тихо, к тому же немцы перестали пускать осветительные ракеты. В общем, это необъяснимое предчувствие опасности нарастало, и я решил сходить в расчет кочующего миномета. Ведь почти каждую ночь, чтобы дезориентировать немцев, я выдвигал вперед, за боевое охранение, один расчет, который вел беспокоящий огонь.

Я дошел до блиндажа боевого охранения, увидел, что трое бойцов спали, а с сержантом Соколовым, который не спал, мы даже успели немного поговорить. Он успел мне рассказать, как сильно хочет вернуться к жене и сыну… И тут, как раз в том месте, где, по моим расчетам, должен был находиться расчет кочующего миномета, вдруг вспыхнула ожесточенная перестрелка. Мне сразу стало понятно, что на наш расчет напоролись немцы, и бросился к телефону. Но связи уже не было, потому что, как потом оказалось, немцы ее перерезали.

Тогда я выхватил ракетницу, чтобы подать сигнал к бою, но только выскочил из блиндажа и успел сделать несколько шагов, как на меня свалился немец. Под его тяжестью мы упали на дно окопа, к тому же окоп был узкий, повернуться было тяжело, да еще как назло правый бок с кобурой, и рука с ракетницей оказались подо мной. А немец меня уже схватил за горло и начал душить… И все же короткого мгновения мне хватило, чтобы я как-то успел вывернуться из-под него, выстрелил из ракетницы и попал ему прямо в лицо… Он по-скотски взревел, обмяк и упал на меня.

А когда я из-под него освободился и бросился назад, то было уже поздно. Трое убито, а Соколов смертельно ранен… Но даже в этой предрассветной мгле я успел определить направление немецкой атаки. Успел понять и то, что немцев было много и что, обходя мой НП, они хотят захватить всю высоту. Но они нарвались на батарею противотанковых пушек, и стало понятно, что как только они перебьют всех артиллеристов, а это дело пары минут, то захватят весь разъезд.

Тогда я бросился на НП и на ходу принял решение – вызвать огонь на себя. Потом в полку говорили, что я совершил геройский поступок, про этот бой даже статья появилась в нашей дивизионной газете «Рубеж славы», но ведь если так рассудить, то я так поступил, потому что у меня просто не было другого выхода. К тому же даже в пылу боя я понимал, что шансы выжить у меня есть, так как блиндаж был достаточно крепкий. В общем, я вызвал огонь на себя, и после сильного артналета немцы, понеся большие потери, отошли.