Так и получилось. Главный из этих трех воров оглушил его прикладом автомата, но когда мы его потащили, то оказалось, что немец нам попался очень здоровый. К тому же шел дождь, и было очень скользко и тяжело его тащить. Но потом немец немножко пришел в себя, посмотрел, какая вокруг него мелкота, и начал вырываться. Мы в него вцепились, кое-как удержали, но так продолжалось несколько раз. В общем, сам он не шел, нам приходилось его тащить, и намучились мы с ним здорово.

И тогда я допустил оплошность. Чтобы окончательно отбить у него охоту к побегу, я достал пистолет, чтобы пригрозить ему, но случайно выстрелил и прострелил ему стопу. Но мы его тут же перевязали, и нам казалось, что он неопасно ранен, потому что дальше он пошел уже сам, только хромал.

А в это время немцы уже подняли тревогу, поднялась сильная стрельба, но дело в том, что мы успели дотащить его до оврага, прямо на задницах скатились туда и оказались там в относительной безопасности.

В общем, кое-как мы его дотащили, сдали на КП полка и легли спать. А утром ПНШ по разведке говорит мне: «Эх ты. Можно было бы тебя, конечно, и к награде представить, если бы этот язык действительно был «язык». Оказывается, что этот немец прямо во время допроса умер… От этой раны в стопе у него то ли заражение крови пошло, то ли что-то еще, но он вроде бы и рассказать особо ничего не успел. Правда, по его документам удалось установить номер части, и действительно оказалось, что это был эсэсовец, да я и сам это успел понять по его форме. И хоть это была не совсем удачная разведка, но после нее меня восстановили и в должности, и в звании.

А потом мне еще передавали слова командира дивизии, когда кто-то заикнулся, чтобы поощрить меня за эту разведку. Но он просто не знал, что я пошел в эту разведку только потому, что проштрафился, и сказал примерно так: «Нас ведь на смех поднимут, если узнают, что у меня командиры батарей ходят в разведку».

А так, если бы я не проштрафился, то в разведку, конечно, сам не попросился. В разведку вообще мало кто решится добровольно пойти. Но я-то прекрасно понимал, что если не выполню это задание, то пойду под суд. Так что особой альтернативы у меня не было…

Причем у нас ведь тогда два месяца опытные разведчики не могли добыть языка, а мы вот смогли. Но нам что очень сильно помогло? Непогода, ведь несколько суток подряд лил сильный дождь, и, видимо, у немцев несколько притупилась бдительность.

– А вам с разведчиками не приходилось сталкиваться? Многие ветераны рассказывают, что им дозволялись некоторые вольности.

– Два раза я поддерживал огнем полковых разведчиков, когда они ходили в разведку. Мы заранее договаривались, что в случае их обнаружения я должен буду открыть по немцам ураганный огонь. Поэтому я должен был заранее пристрелять цели. Помню, что в первый раз они принесли двух своих раненых, а во второй у них был один убитый.

А наших дивизионных разведчиков я вообще ни разу не видел. Правда, я слышал, что они ходили даже за линию фронта, но подробностей их работы не знал. Но даже по поведению наших полковых разведчиков чувствовалось, что они находятся на особом положении. Вели они себя несколько иначе, чем остальные солдаты, в них чувствовалась некая самоуверенность. Но я считаю, что это от командования зависит, если разведчиков балуют, то они и ведут себя достаточно вольно.

– Вы упомянули, что один из ваших солдат доставил вам много неприятностей под Сталинградом.

– Да, там произошел один неприятный эпизод. Между нами и немцами находилось много брошенных немецких машин с провиантом. И немцы голодали, но не могли к ним подобраться, потому что их обстреливали мы, а мы не могли, потому что нас обстреливали они. Но, правда, мы в отличие от немцев и не особенно нуждались.

И вот ко мне в батарею прямо из училища прибыл младший лейтенант, который до этого не воевал. Он стал командовать взводом, в котором служил тот самый солдат, который увлекался сбором трофеев. Как они между собой договорились, я не знаю, но в одну ночь они вместе вылезли на нейтральную полосу и забрались в одну из машин. Нашли там консервы и даже водку, и давай пировать. И все бы ничего, но вот когда они закурили, то немцы их обнаружили и открыли шквальный огонь. Этого младшего лейтенанта убило, но, правда, солдат его оттуда притащил обратно.

И мне потом пришлось долго оправдываться и отчитываться за смерть этого лейтенанта. Потому что на самом деле там было очень строго с этим, и буквально за каждого человека нужно было отчитываться, по разным документам. Конечно, в такой ситуации мне пришлось сказать, что он погиб во время боевой операции.

А того трофейщика я покрыл, правда, влепил ему двое суток гауптвахты. Посадили его в картофельную яму, а потом я смотрю, он там просто блаженствует и даже надсмехается над остальными солдатами. Говорил часовому: «Вот ты стоишь, дрожишь, а я сейчас разожгу немецкие журналы и погреюсь». Я как такое дело увидел, подумал: «Ну что это за наказание?» – и отменил ему гауптвахту.

– А вообще солдаты увлекались трофеями?

– Нет. Ну могли, конечно, часы, например, взять, или оружие. Трофейного оружия, например, у нас не имел только ленивый. Вот я, например, последний трофейный пистолет сдал уже только после войны, когда работал в Молдавии. Это был небольшой «маузер», но очень красивый, никелированный, и главное – память, ведь я его нашел в Сталинграде в том же подвале, где арестовали Паулюса.

Дело в том, что когда после войны меня направили на работу в Молдавию, то я очень удивился, что здесь была такая спокойная обстановка. Прямо курорт по сравнению со Свердловской областью. Я когда увидел сводку, то сильно удивился. Ведь у нас только по одному Свердловску в год было 22 000 преступлений только по линии уголовного розыска, а тут всего полторы тысячи… Убийств по всей Молдавии 100–104 в год, а там тысячи… Разве это можно было сравнить?!

К тому же у меня на родине находится очень много лагерей, а значит, и побеги, преступления. Поэтому там у нас оружие считалось предметом первой необходимости. Ведь даже если в тайге вдруг встречаешь человека, то ни в коем случае не расслабляйся и не показывай, что ты ему обрадовался. Присмотрись к нему вначале, понаблюдай незаметно из-за дерева, определи, кто он такой. Хорошо если охотник, а если беглец, то ему и одежда нужна, и документы, а то и питание…

Я помню, у меня был такой случай. Когда в 1953 году по случаю смерти Сталина Берия устроил массовую амнистию, то на свободе оказалось очень большое количество заключенных. Как раз в то время в Краснотурьинске я расследовал нераскрытое убийство и как-то возвращался домой в Свердловск. Я был в гражданском и, когда решил перекурить, вышел в тамбур. А до этого я еще обратил внимание на то, что в вагоне ехало много освобожденных.

За мной в тамбур вышли два молодчика, попросили закурить, и я им дал. Но тут они меня так схватили за руки, что я ничего не мог сделать. И у меня тогда промелькнула мысль, что если они у меня найдут пистолет и отберут его… Но на мое счастье в этот момент в тамбур вышел проводник, они меня сразу отпустили, и я шагнул за ним в вагон. Через проводника я сразу вызвал двух милиционеров, которые сопровождали каждый состав, и этих двух, которые хотели меня ограбить, арестовали.