– Ты как? – хрипло спросил он, затихнув, чтобы она привыкла к нему. Прошлой ночью он причинил ей боль, еще одного такого раза ему не вынести. Те несколько мгновений, что она медлила с ответом, показались вечностью. Он приготовился выйти, хотя остановка грозила убить его. А потом ее тело чудесным образом распустилось вокруг, и она прерывисто вздохнула.

– Сидони? – напомнил он, хотя чувствовал, насколько идеально они подходят друг другу.

– Прекрасно. – Ее сдавленный смех волной прокатился по его телу, едва не став для него последней каплей. – Даже лучше.

Слава богу!

Он уткнулся лицом ей в плечо, все его чувства переполнились Сидони: ее мускусным запахом, прерывистыми вздохами, мягкостью кожи, блестящим разливом волос. Закрыв глаза, он упивался знанием, что в эту минуту она принадлежит ему без остатка. Их общение было безмолвным и совершенным. Они существовали в сияющем мире, отделенном от грубой реальности.

Если б только эта связь могла длиться вечно.

Руки у него на плечах расслабились. Он упивался игрой мышц на своей плоти, когда она ласкала его внутри. Еще никогда не чувствовал он себя таким лелеемым. Он сжал ягодицы и продвинулся дальше. Из ее горла вырвался низкий стон удовольствия.

– Ты… улыбаешься, – пробормотала она, гладя его руки.

– Откуда ты знаешь? – Он переплел их пальцы, перенеся свой вес на локти. Этот союз – тело к телу, рука в руке, душа в душу, был поистине неземным. Она словно касалась каждой клеточки его существа.

– Чувствую кожей, – хрипло ответила Сидони. – Это… приятно.

– А как насчет этого? – спросил он, приподнимая таз.

И вновь она встретила его, издав свой интригующий стон удовольствия. Мужчина может стать рабом этих стонов, как курильщик опиума становится рабом наркотика.

Очень медленно Джозеф отступил, наслаждаясь тем, как она отпускает его дюйм за дюймом. Сидони судорожно выдохнула, затем снова вдохнула, когда он резко вонзился, и сразу же неописуемый жар окутал его. Как же он будет жить без этого? Всю свою жизнь он был холодным. Она заставила его почувствовать себя живым.

Сидони стиснула его руки и выгнула спину. Алая волна страсти накрыла его, и он стал двигаться быстро и резко, погружаясь все глубже. Но даже в пароксизме страсти ощущал связь между их напряженными телами, между их сплетенными руками.

Она стремительно неслась к вершине. Он застыл над ней и ускорил темп. Обжигающее трение гнало его к краю. Страсть опалила, как лесной пожар. Его сотрясла дрожь, и он пролился в нее живительной влагой. В конце концов, обессиленно обмякнув в ее объятиях, он понял, что уже никогда не будет прежним. Сидони запечатлела свое имя у него в сердце.

Сидони проснулась в темноту. Не в темноту ночи, но в темноту повязки. Руки Джозефа ласкали ее обнаженное тело от груди к бедрам.

Она машинально потянулась, чтобы снять повязку с глаз, но он перехватил ее руку.

– Нет.

– Джозеф, я хочу видеть тебя.

Он занимался с ней любовью три раза в течение ночи, и каждый раз у нее были завязаны глаза.

Он поцеловал руку, которую держал.

– Так лучше.

Она поборола малодушное желание дать ему поступить по-своему, лишь бы он продолжал прикасаться к ней.

– Лучше для меня или для тебя?

– Для нас обоих.

– Лжец. – Сидони вырвалась, и на этот раз ей удалось сорвать повязку.

Как она и думала, уже наступило утро. Джозеф раздвинул портьеры, и солнечный свет вливался в комнату, превращая зеркала в слепящие пятна. Джозеф лежал рядом, подперев голову рукой, со сдвинутым на пояс одеялом.

Он отвернулся от ее взгляда.

– Не надо.

– Я знаю, как ты выглядишь, – твердо проговорила Сидони, натягивая одеяло на грудь. Сейчас из-за яркости утра, зеркал и повязки она стеснялась так, как не стеснялась в течение всей бурной ночи.

Голос его сделался резким, контрастируя с теми нежностями, которыми он осыпал ее ночью.

– И я тоже.

Она нахмурилась.

– Думаешь, я стану кричать от ужаса, что у моего любовника лицо в шрамах?

– Я бы не хотел напоминать, что ты в постели с уродом.

– Я в постели с Джозефом Мерриком – самым изумительным, самым волнующим из всех известных мне мужчин. – Сидони сделала глубокий вдох и попросила у неба терпения. – Неужели ты не доверяешь моему желанию, Джозеф? После сегодняшней ночи?

– Неужели ты не доверяешь мне, если не можешь меня видеть?

– А ты не доверяешь мне, если можешь меня видеть?

Дело тут не только в доверии, хотя она понимала, что это основная причина. Дело еще и в эмоциональной дистанции, которую он, несмотря на пламенную страсть, горевшую между ними, по-прежнему пытается сохранить.

Когда она соблазнила его в гардеробной, у него не было шанса возвести барьеры. И сейчас, несмотря на головокружительное блаженство, испытанное ею этой ночью, она понимала, что он старается установить дистанцию между непревзойденным любовником, который подарил ей райское блаженство, и реальным мужчиной. Даже когда тела их были одним целым, некий потайной уголок его души был неподвластен ей.

Неужели это так ужасно – хотеть, чтобы и эта часть его души принадлежала ей?

– Твои шрамы не имеют значения.

Гнев вспыхнул у него в глазах, придавая им цвет расплавленного серебра.

– Еще как имеют, черт побери!

– Ох, мой дорогой… – прошептала Сидони. Сколько же боли он в себе носит! Сердце ее сжалось от сострадания. – Забудь, как ты выглядишь. Ты сам, такой, какой есть, гораздо больше и лучше того, что видишь отражающимся в этих зеркалах.

Голос его был невыразительным, а взгляд, обращенный на нее, каменным.

– Женщины, с которыми я спал, находили в моих шрамах средство пощекотать себе нервы. Захватывающее переживание с намеком на готические ужасы.

– Ты себя недооцениваешь. – Впрочем, она понимала, что его отвращение к себе сидит так глубоко, что он ее не послушает. Как же она ненавидит тех неизвестных женщин, которые убедили его, что он хуже других мужчин.

– Когда я был моложе и не таким заносчивым, мог даже заметить в любовнице малую толику сочувствия. Пикантное приключение для скучающей вдовы или благотворительный случай? Я нахожу и то и другое оскорбительным. Повязка на глазах обеспечивает равенство.

И вновь сердце ее защемило от боли за него. Мир наносил удары по его благородному духу до тех пор, пока он не начал бить своих врагов их же оружием. Сидони могла себе представить, каким удовольствием было для него превращать презиравших его женщин в рабынь чувственного наслаждения. Неужели и с ней он испытывал то же самое? Эта мысль была ей невыносима.