Черт, ему бы следовало торжествовать, ведь она рассыпалась в его руках в точности так же восхитительно, как он и представлял. Но он чувствовал, что должен оставаться на коленях и вознести благодарственную мольбу. Он прижался благоговейным поцелуем к каждой ягодице.

Он был чертовски рад, что она не видит его. Если б заметила выражение его лица, то могла бы догадаться о нежелательной глубине реакции. Даже когда рот его владел ею, она владела им. И у него было сильное предчувствие, что она завладела им навсегда.

Сидони начала выпрямляться. Должно быть, подумала, что они закончили.

Ничуть не бывало.

– Не двигайся.

Удивительно, как трудно было говорить.

– Не буду.

Немедленное послушание – еще один признак того, насколько высоко он увлек ее.

Джозеф прерывисто вздохнул и поднялся на унизительно дрожащих ногах. Он был твердым как гранит. Повозившись с пуговицами, освободил себя из бриджей.

– Раздвинь ноги, – отрывисто приказал он, ибо нежность сейчас была выше его сил. Неукротимое желание кипело в крови.

Сидони, кажется, не возражала против его грубоватости. Когда она раскрылась, ее мускусный запах ударил в ноздри, переполняя чувства. Он прижался толстой головкой к поблескивающему входу в ее тело. Она издала один из своих сладострастных стонов, которые всегда сводили его с ума от желания быть внутри нее, и зазывно толкнулась назад. Скольжение плоти о плоть грозило лишить его самообладания. Он прикусил язык, сдержав готовое вырваться ругательство.

Слушая ее неровное дыхание, Джозеф подался вперед. В ее стоне на этот раз были нотки протеста. Он остановился, втягивая вдох за вдохом в попытке сдержаться. Неукротимый порыв овладеть ею боролся с нежеланием причинить боль.

Сидони продвинулась назад и взяла его в себя глубже, сжимая в мучительно-сладостные тиски. Было варварством наслаждаться этим так сильно, когда она не готова, да вот только горячая влага, окутывающая его, говорила о желании. Когда же она толкнулась в него в безошибочном требовании, устоять было невозможно. С длинным стоном погрузился он глубоко в нее, но, сдержав порыв двигаться, на мгновение замер. Хотелось насладиться этим совершенством. Мир, который всегда был таким недобрым, таким неприветливым, казался прекрасным, когда он предавался любви с Сидони. Он наклонился над ней, животом придавив ее зад. Она вытянулась под ним с тихим стоном, и смена положения подстегнула его.

Джозеф начал медленно, смакуя каждый миг, но скоро безумие овладело им. Плоть адски болела с тех пор, как он наклонил ее над столом целую вечность назад. Одна рука нырнула за корсаж и отыскала затвердевший сосок. Он услышал, как изменилось ее дыхание, отпустил грудь и ухватился за таз, вонзаясь глубже и выше. Сквозь шум в ушах почувствовал, как она оперлась о стол и толкнулась назад.

Дрожащая рука нашла ее под пеной нижних юбок. Сидони дернулась и хрипло вскрикнула. Его мир растворился в восторге.

Стремительно взлетев к самым звездам, Сидони постепенно возвращалась на землю, а вернувшись, обнаружила, что прижимается щекой к столешнице, край стола вдавливается ей в живот, тело Джозефа придавило ее.

Зарывшись лицом в ее волосы, он растянулся на ней, нарушив циркуляцию крови в одной руке. Она пошевелила пальцами, чтобы облегчить покалывание, и безуспешно попыталась вздохнуть. Сидони почувствовала, как он напрягся, чтобы подняться с нее.

– Не спеши, – сонно запротестовала она, хоть он и был тяжелым, а столешница чересчур твердой.

– Я, должно быть, раздавил тебя. – Его хриплый голос давал понять, что то, что произошло, потрясло и его тоже.

– Да, но мне нравится.

– Ты сумасшедшая.

Ей нравилось, когда он освещал ее мир экстазом. Но еще больше нравились эти тихие минуты, когда она упивалась близостью, какой не испытывала больше никогда и ни с кем. В такие моменты даже та незначительная дистанция, которую он сохранял, становилась неясной, почти прозрачной, поэтому она могла вообразить, что между ними существует нечто большее, чем физическая страсть.

Джозеф Меррик – необыкновенный мужчина. Другого такого нет и не будет.

Сердце Сидони дрогнуло. Счастье ее покоится на весьма непрочном фундаменте. Малейшего дуновения реальности будет достаточно, чтобы оно рассыпалось в пыль.

Воспоминание о тех воспламеняющих мгновениях, когда он брал Сидони сзади, занимали все мысли Джозефа, когда они после обеда поднимались наверх. Занимали настолько, что, едва сняв рубашку, он заметил, что у нее что-то на уме.

Внимание его заострилось на том, с какой безыскусной грацией прислонилась она к кроватному столбику. Случайно или нет, но эффект был впечатляющим: Сидони с ниспадающими темными волосами, одетая, точнее, полуодетая в красный шелк.

Теперь он вспомнил, что она весь вечер была необычно притихшей, словно что-то замышляла. Сексуальное удовлетворение притупило его разум, сделало сонливым. Правда, нельзя сказать, что в эту минуту он чувствовал себя особенно удовлетворенным. Страсть к ней терзала его, подпитываемая горькой, мучительной мыслью, что это их последняя ночь.

Их последняя ночь…

Зеркала вокруг него отражали Сидони. Хотя и одна она доставляла достаточно беспокойства, что вовсе не означало, что он спешит сказать ей «прощай». Джозеф уже знал, что ее отъезд – дьявол бы побрал все на свете! – станет для него медленной мучительной пыткой, как если бы кто-то вырезал ему печень тупым ножом.

– Что ты затеваешь? – настороженно спросил он, стоя посреди комнаты со скомканной рубашкой в руках.

– Не имею понятия, о чем ты. – Она напустила на себя невинный вид, чего еще несколько дней назад ей не пришлось бы делать.

Ему нравилась ее невинность, но еще больше нравилась эта яркость, это великолепие женщины, которой она стала. Да поможет ему бог, он бы никогда не поверил, что такая женщина существует в этом пресыщенном, подлом мире.

Наконец он интуитивно понял отцовскую ярость, когда тот услышал, что его любимую жену осмеяли, как шлюху. Джозеф всегда думал, что не способен испытать такую неумирающую любовь, какую испытывал отец к его матери. Поскольку в жизни его не было близких друзей или возлюбленных, он считал себя более поверхностным, менее постоянным человеком, чем покойный виконт.

Но эта последняя неделя заставила его задуматься: быть может, ему нужна одна-единственная женщина. Если это подходящая женщина.

Джозеф с трудом отогнал от себя тревожные размышления.

– Я же вижу, amore mio, ты что-то замышляешь.

– Ну что вы, сэр, – отозвалась она без особого пыла. Легкая улыбка играла на ее сочных губах.

Черт, не доверял он этой улыбке. Взгляд ее метнулся туда, где его интерес бросался в глаза, и улыбка сделалась шире.

– Надеюсь, твои коварные планы касаются нас двоих в этой постели? – проскрипел он.