Новенький молчал три дня, стараясь как можно меньше обращать на себя внимание. Он даже кушал не за столом, а на койке. Сергей Андреевич приглядывался к нему, отмечая любые мелкие детали и особенности.

К собственному удивлению, Татарников не выдержал первым. Той ночью парень вернулся с очередного допроса. Пылающее лицо и блуждающие глаза говорили о сильном волнении. Он прошелся по камере, посидел у стола, затем устроился на койке и вперся взглядом в медный рукомойник. Сергей Андреевич приподнял повыше подушку и для начала предупредительно кашлянул.

– Простите, как вас зовут? – еле слышно спросил он.

– А? – тревожно обернулся молодой человек.

– Не беспокойтесь. Я лишь хотел узнать ваше имя, – улыбнулся Татарников.

– Зачем? – жестко и даже с вызовом справился сосед.

– Затем, что нам предстоит вместе жить… некоторое время. Может быть, не один месяц.

– Месяц? – с досадой переспросил парень.

«Ну что, красавчик, брать тебя на испуг или не стоит? – лениво подумал Татарников. – Попади ты к жиганам – не преминули бы».

– Если мы начнем общаться, вам будет легче переносить заключение, – сказал он. – Особенно допросы. В вашем положении надо поскорее пообвыкнуть к здешним порядкам.

– Это в каком таком положении?

– В положении тюремного дебютанта, – со слезой зевнул Татарников. – Однако для начала неплохо бы и познакомиться.

Сосед пожал плечами и отдал короткий поклон:

– Ковальчук, Вениамин.

Татарников поднялся и протянул руку:

– Что ж, польщен. Сергей Андреевич. Татарников… Перебирайтесь-ка на койку напротив меня – так удобней разговаривать.

– А почему не за столом?

– Забываетесь! После отбоя все арестанты обязаны находиться на спальных местах, а днем – наоборот.

– Ах, да, – густо покраснел Ковальчук. – Мне же говорили…

Он скатал свою постель и перенес на другую койку. Расположившись, Венька без обиняков спросил:

– А как вы поняли, что я прежде не сидел?

– Ну, это очень просто. Во-первых, вы не поздоровались с жильцом, то есть со мной. Вы же видели, что я проснулся? Первый тюремный закон: формальная вежливость. Особенно для вновь прибывших! Только руки сами не протягивайте – вам подадут, если сочтут нужным. Сначала – хазар или просто старший жилец. Заметьте, уголовники (а они есть и здесь, в политизоляторе) зорко примечают все мелочи ритуала.

– А вы, простите, не «уголовный»? – Вопрос Веньку, как видно, волновал.

– Да как вам сказать… У меня довольно безобидная статья – хозяйственные нарушения.

– У меня-то – контрреволюционная деятельность, – Ковальчук опустил глаза.

– Групповая?

– Ага. Да там чего только не понаписали!

– Хм, уж как положено!

– А что еще выдает во мне новичка? – вернулся к первоначальной теме Венька.

– Затравленность, выбор койки… И потом, бывалый арестант сразу обустраивается. Вы же четвертый день не раскрываете свой мешок, вынимаете зубной порошок, умываетесь и прячете обратно. Для камеры на троих – непорядок!

– Прямо-таки дедукция! – усмехнулся Ковальчук.

– Обычная сметка, – вздохнул Сергей Андреевич.

Венька беспечно взлохматил волосы:

– Чего уж теперь… Придется учиться здесь жить…

– Правильно, – кивнул Татарников. – Такое настроение мне нравится больше. Старайтесь не думать о несправедливости обвинений, цинизме и жестокости следователей, бытовых неудобствах.

– Так легче, – согласился Ковальчук. – Сами-то вы тут частый гость?

– Именно здесь – нет. А вообще случалось.

В руки нашим властям достаточно попасться один раз. Потом – затаскают. Не любят расставаться с полюбившимися людьми. Вы тоже готовьтесь. Даже если ускользнете сейчас – завтра найдут повод посадить.

Он сделал Веньке предостерегающий знак:

– Тише! Надзиратель идет. За ночные дебаты можно легко карцер схлопотать.

– Как вы узнали? – укрываясь до подбородка одеялом, шепотом спросил Венька.

– Тс-с!

За дверью послышались тяжелые шаги надзирателя, обутого в грубые, подкованные сапоги. Когда он удалился, Татарников приподнялся и объяснил:

– В соседней камере сидят «уголовные». Очевидно, режутся в карты, поэтому выставили сторожевого. Он и стукнул в стену: «Шесть!»

– И вы услышали? – изумился Ковальчук.

– Одним ухом вас слушал, другим – что за стеной творится.

– А почему «шесть»?

– Раньше у царских надзирателей было шесть нашивок, отсюда и прозвание.

– Целая наука! – покрутил головой Венька.

– Дело наживное… Ладно, давай-ка спать, успеем еще наговориться.

* * *

Появление Веньки разнообразило жизнь Татарникова. Без малого две недели прошли в бесконечных пересказах собственных биографий и забавных историй, покуда не появился третий сокамерник.

Подтянутый, прилично одетый мужчина лет под пятьдесят, с элегантной бородкой и усиками сдержанно поздоровался и справился, где будет его место. Татарников кивнул на свободную койку и представился. В свою очередь назвался и Ковальчук.

– Да мы с вами знакомы, Сергей Андреич, – разбирая постельные принадлежности, сказал мужчина.

– Бог ты мой, господин Решетилов! – подскочил Татарников.

– Не признали? – улыбнулся доктор. – Не мудрено, вид у меня, право, не парадный.

– Как же вас сюда занесло? – покачал головой Сергей Андреевич.

– Вопрос, извиняюсь, риторический, – поморщился Решетилов. – Времена-то пошли непредсказуемые! «Жил юноша вечор – а нынче помер…» – как писал Пушкин.

– Понимаю, – вздохнул Татарников. – В контрреволюционеры записали?

– Ну, в контрреволюционеры пока не отважились, а вот пособничество – пытаются навесить.

Решетилов застелил постель, положил на полочку туалетный прибор и устало опустился на табурет.

– А вы как тут поживаете? Как обращение, питание? Не бьют? – с легкой грустью спросил он.

– Вы, доктор, наверное, в последний раз сидели при «чрезвычайке»? – снисходительно улыбнулся Татарников. – Нынче хоть времена тоже лихие, все ж того беспорядка нет. Кормят довольно сносно, два раза на дню; гуляем по полчаса; в баню выводят раз в неделю. До рукоприкладства вроде бы не доходит. По крайней мере, с нами, – он вопросительно посмотрел на Веньку.

Тот отрицательно помотал головой.

– Тогда мне очень повезло, – развел руками Решетилов. – Условия терпимые, компания подобралась приличная.