Позже, думая о том объявлении Эмили, Шарлотта обнаруживает, что врезается в несколько слоев ощущений: тонкая корочка удивления, мягкая плодородная почва сочувствия, восхищения и тревоги о том, как сестра будет справляться, и отвратительная скользкая глина ликующего злорадства оттого, что она наконец-то узнает, каково это. А на самом дне что-то странное, твердое, противное, что-то похожее чуть ли не на ревность. И неожиданная мысль: мученичество — это все, что у меня есть, не забирайте его у меня.

— Лучшего места мне определенно и решительно не найти, — говорит Брэнуэлл, беря Шарлотту под руку и увлекая ее прочь от стоянки экипажей. — Осторожно, здесь высокий бордюр. В конечном счете это ведь чувствуется по запаху, не так ли?

— Угольная копоть, сажа и что-то еще похуже — тут рядом сыромятня?

— Деньги, глупышка, я имею в виду деньги. Вот что валит столбом из этих фабричных труб, если правильно посмотреть на вещи. — Он подталкивает Шарлотту локтем вглубь тротуара, когда мимо с грохотом проезжает огромная подвода, разбрасывая вокруг пласты грязи. Двое оборванных мальчишек, прицепившихся к откидному бортику, кричат с невероятной назойливостью и четкостью, будто отчаянно передают необходимую информацию, что она паршивая шлюха, а он педик. — Оглянись вокруг. Кирпичи и древесина. Они все время что-то строят. Новые люди, новые деньги. Бредфорд — местечко как раз для такого парня, как я, Шарлотта. Господин фабрикант хочет не просто иметь свой дом в предместье с подъездной аллеей и готические перечницы. Он хочет украсить его картинами. Ему нужны физиономии на стенах. Ему нужны портреты себя любимого, жены и всех маленьких фабрикантиков, чтобы не забывать, как он великолепен. Так что лучшего не найти.

Студия Брэнуэлла находится на верхнем этаже узкого, мрачно респектабельного дома, принадлежащего торговцу пивом. Закопченный вид ступенчатых улиц и голые стены товарных складов угнетают Шарлотту, но Брэнуэлл полон энтузиазма.

— Чудесный уголок. Моя собственная гостиная. Спальная комната — одна сплошная кровать, как видишь. А здесь, где освещение лучше всего, я работаю. Домовладелец — парень что надо. Смотри, сколько новых кистей, исключительно соболиный мех. Тетушка помогла, да хранит ее Господь. И новый муштабель[35]— потрогай — с замшевым верхом. Ах, он заставил тебя подскочить? Это мой новый манекен. Я зову его Феликс. — Манекен, кукла на шарнирах, которую используют в качестве модели тела и складок одежды, когда лицо закончено, вразвалку лежал на диване. — Ох, и намучился я с горничной домовладельца, когда он только пришел, весь забитый досками. Я открыл крышку, взглянул на него и тут вдруг вспомнил, что должен отлучиться, чтобы опустить письмо. Так вот, пока меня не было, горничная поднялась сюда с водой и углями. Глядь, а тут из деревянного ящика свисает чья-то рука и нога — она, конечно, в крик. За этим благородным делом я и застал ее, когда вернулся. Поняв, какие выводы она поспешила сделать, и догадавшись, что здравые объяснения выслушивать никто не расположен, я решился прибегнуть, быть может, к неудачной уловке: вытащил Феликса из ящика, потряс им перед глазами горничной, а потом и вовсе перевернул его вверх тормашками и постучал головой об пол. Чтобы продемонстрировать, что он сделан не из плоти и крови… — Он наблюдает за улыбающейся Шарлоттой с жадной благодарностью и радуется, когда ее улыбки переходят в смех. — Уйму нюхательной соли извел, чтобы привести ее в чувства. Однако она по-прежнему смотрит на меня как на монстра какого-нибудь. Садись, садись. Здесь за углом, на Дарли-стрит, есть неплохой кулинарный магазинчик. Попрошу принести нам оттуда обед.

Шарлотта садится. Она смотрит на Брэнуэлла, который так верен себе и в то же время так изменился от одной лишь смены обстановки.

— Бэнни, разве это не странно?

Самое странное, что это своего рода домашнее хозяйство, но без тетушки и без папы: отдельное, свободное. Шарлотта обнаруживает, что сидит на самом краешке старого, набитого конским волосом дивана и испытывает нечто вроде ожидания: словно вот-вот начнутся какие-то волнующие события, какое-то лихорадочное представление.

— Это в высшей степени странно, не так ли? — Его блуждающая улыбка вторит ей, отражает ее смех; потом немного тускнеет. — Почему ты меня так назвала?

— Не знаю. Просто подумалось, наверное, о том, какой долгий путь мы прошли. С тех пор, как были детьми в маленьком кабинете. И в то же время кажется, будто все промелькнуло в мгновение ока… — Она встряхнулась. — Значит, у тебя заказы?

— Один. Пока. Священник, папин друг. Толстый, приятный, болтливый, отъявленный плут, о чем мы ни в коем случае не говорим. Шарлотта, пообещай мне, что никогда не выйдешь замуж за викария.

Пришла пора Шарлотте замяться.

— Почему ты это говоришь?

— О, потому что именно так зачастую поступают дочери бедных священников, как только представляется случай, — отвечает Брэнуэлл, ероша рукой вечно растрепанные волосы. — А некоторые из них, да поможет им Господь, так мало себя ценят, что буквально кидаются на такой шанс, думая, что судьба оказала им неоценимую услугу, если скучный педант с высоким воротником соизволил обратить на них свое драгоценное внимание.

— Не может быть, что все викарии такие, — возражает Шарлотта, но довольно слабо, потому что в душе согласна с братом.

— Плуты они все. И что хуже всего… — Брэнуэлл проводит ладонью по лицу, будто разглаживает нахмуренный лоб. — Хуже всего, что мой маленький игрушечный конек далеко меня завез, и это утомительно для тебя, а значит, довольно. Итак, ты все-таки решила вернуться в Дьюсбери-Мур…

Шарлотта берет вялую, негнущуюся руку манекена, пожимает ее. Внезапно появляется странный импульс: сдернуть его с дивана и швырнуть через всю комнату. Ведь так можно, наверное. Боже мой, о чем это говорит?

— Да, я не вижу ничего другого. Кроме того, мне уже лучше. Справлюсь.

Почувствовав себя несколько неуютно под пристальным взглядом брата, Шарлотта поднимается и подходит к столу, чтобы просмотреть альбом.

— И это… этого ты хочешь, Брэнуэлл? Знаю, знаю, это была твоя идея, ты многое сделал, чтобы все устроить. Но как насчет… в общем, ты еще подаешь материалы в «Блэквудз»?

— Отчаялся в них, — отвечает Брэнуэлл с коротким смешком. — До противного робкие ребята, не хотят и шага в сторону сделать — ничего нового, ничего смелого. В итоге просто ничего. От Вордсворта ответа так и не получил. С другой стороны, ему, конечно, не по душе конкуренция, теперь-то, когда исчерпывается его вдохновение. Я вот как это вижу, — он выразительно простирает вперед сложенную пригоршней ладонь, — время придет. Должно прийти — иначе зачем вообще было зарождаться желанию бумагу марать? А пока главное — продолжать писать. Кстати, можешь по-прежнему показывать свои записи, Шарлотта, мне будет очень интересно.