— Таковыми, несомненно, были бы твои намерения. Но мы слабые смертные, которым свойственно ошибаться, Шарлотта. Рано или поздно нездоровое заклятье возымеет над тобой силу. Мир на бумаге покажется гораздо притягательнее порочного и падшего мира, в котором мы должны жить. Недовольство, терзающее недовольство будет результатом.

Он говорил с такой силой, с такой готовностью, будто репетировал весь этот спор, поэтому ее собственная тщательная подготовка пошла насмарку. Авангард обратился в бегство, каре начали распадаться. Она попыталась поймать падающие знамена.

— Я понимаю тебя, папа, но не могу целиком потерять доверие к профессии писателя, — сказала Шарлотта, похлопав по «Загородным поэмам», — когда вижу перед собой твой пример. Если я могу осознавать опасности и все же стремиться…

— Тогда ты сделаешься собственным мучителем! — выкрикнул он, краснея. — Перейдешь в разряд людей, которых я переношу с большим трудом! — Негнущимся пальцем он подтянул к себе одну из газет. — Будь добра вернуть эту книгу на положенное ей место.

И себя на свое, конечно, себя на свое, отныне и навеки.

Эта битва была проиграна, но кампания еще не закончилась. Оставалось письмо.

Она поговорила об этом с Брэнуэллом — тот был полон беззаботного оптимизма.

— О, не бойся этого, Шарлотта. Великие люди любят, когда их забрасывают письмами, особенно литераторы, ведь это напоминает им о том, что они великие. Я подумываю в ближайшем будущем отослать пару вещей Вордсворту и посмотреть, что он скажет. В конце концов, у него не может быть дефицита свободного времени — сейчас он ничего важного не пишет. Попробую намекнуть ему на это, когда руки дойдут.

Итак, письмо, тысячу раз исправленное и переписанное, наконец торжественно (вообще-то, просто в руке, но чувство было именно такое) доставлено на почту и отослано. Тяжело сказать, приободрил или расстроил Шарлотту пустой, безразличный — хоуортский — взгляд служителя почты на адрес получателя, брошенный перед тем, как конверт отправился в сумку. «Роберт Саути, эсквайр, Грета-Холл, Кесвик». Да, я пишу придворному поэту-лауреату[32]. Я посылаю ему кое-что из моих стихотворений и хочу узнать его мнение на их счет, а также то, как он оценивает мои шансы стать писательницей; и кажется нереальным и абсурдным, что я это делаю, — а жизнь от этого ни на йоту не меняется. Желтые зловонные руна по-прежнему болтаются на высоких дверях магазина; а в небе хрупкий зимний день вытесняют широкие авторитетные полосы синевы и черноты.

Остаток каникул был посвящен ожиданию ответа. Конечно, чересчур скорый ответ не нужен — он означал бы простой отказ: работу вернули непрочитанной. Но если бы молчание продолжалось слишком долго, начал бы разрастаться страх, что ты не стоишь даже отказа, что ты ужасно оскорбила и злоупотребила… Верни эту книгу на положенное ей место. Возможность отвлечься предоставила Тэбби: она поскользнулась на обледенелой улице и сломала ногу, и теперь за ней требовался уход. Шарлотта, Эмили и Энн настояли, чтобы та возобновляла силы в пасторском жилище, а они будут за ней присматривать и выполнять ее работу. Брэнуэлл тоже согласился, хотя занимался только тем, что читал ей по вечерам газету, бесстыдно выдумывая на ходу; юная принцесса Виктория сбежала с капельмейстером; потрясающее открытие флота — Португалии больше нет на том месте, где она раньше была. Папа охотно принимал новшества, если те не нарушали его рутины, поэтому уговаривать и даже заклинать, чтобы Тэбби не передавали на попечение ее сестры в Стаббин лэйн и не нанимали новую служанку, пришлось тетушку. Быть может, работа служанки казалась ей неприемлемой для леди — шитье, уборка постели и легкая стряпня были единственно одобряемыми занятиями, — но что-то горько обиженное было в ее взгляде, когда Эмили натирала графитом каминную решетку или Энн пробегала мимо с полоскательницей. Женщины временного использования, думала Шарлотта: когда они больше не приносили пользы, от них избавлялись. У тетушки, конечно, был свой небольшой личный доход.

А мистер Саути оставался таким же немым, далеким и загадочным, как одна из его любимых гор, до самого окончания каникул, а потом — потом был Роу-Хед с его работой учительницы, однообразием и непрерывно нарастающим страданием. (Нарастающим? Назови это скорее сужением и сжиманием существования, как будто, прекратив расти, обнаруживаешь, что процесс болезненно пошел в обратную сторону.) Когда письмо наконец пришло, сад Роу-Хеда обзавелся длинными пальцами липких почек, и те цеплялись за Шарлотту, постукивали по плечам, пока она кружила аллеями, снова и снова перечитывая строки, будто спрашивая: «Что там написано?»

Там написано… что ж, там написано, что у нее определенно есть способности к сочинению стихов. Да, там написано и такое.

— Шарлотта, земля довольно влажная, — позвала мисс Вулер. — Будьте осторожной, не простудитесь.

А еще там написано, что этот талант далеко не уникален в наши дни. Однако возражений против того, чтобы писать стихи ради самого сочинительства, нет.

— Мисс Бронте, как вы можете столько раз перечитывать одно и то же письмо? — прокудахтала мисс Марриотт. — Это же скука смертельная!

И там написано, что в привычку мистера Саути входит неустанно предупреждать молодых людей об опасностях литературной карьеры, не говоря уже о молодых женщинах. И там сказано — все это, кстати, изложено в очень мягкой форме, — что он усматривает для нее серьезную угрозу в постоянном увлечении грезами наяву, ибо весьма вероятно, что они принесут ей неудовлетворенность реальной жизнью.

— Шарлотта, я принесла твою шаль, — сказала Энн и прикоснулась к ее руке. — Не напрягай зрение.

Там написано, там написано… Тьма наполнила холодный весенний сад, и письмо в ее руке превратилось лишь в бледный силуэт, похожий на большого ночного мотылька. Но теперь она знала его сроки на память.

Литература не может быть делом жизни женщины, и не должна им быть. Чем больше она занята положенными обязанностями, тем меньше у нее свободного времени для сочинительства, даже в качестве благородного отдыха и развлечения. Вы еще не были призваны к этим обязанностям, и когда это случится, ваше стремление к известности ослабнет…

Шарлотта почувствовала легкую слабость и решила, что это, должно быть, простое следствие нехватки крови в сердце, потому что вся ее кровь в продолжение часа или больше была в ее кипящих, пульсирующих щеках, в патологическом румянце стыда.

Итак, вот долгожданный ответ, начертанный, будто заповедь, на удивление угловатым почерком Саути. Почему на удивление? Просто все в нем представлялось Шарлотте безмятежным и округлым: великий поэт, близко знакомый с Колриджем[33]и Вордсвортом, богатый годами и почестями, обладающий умом глубоким и блестящим, как сокровища Озерного края. Она во многом ошиблась. Она даже представляла его лик, благородный, покрытый морщинами, но в то же время сохраняющий детскую живость. Теперь в ее глазах кесвикский мудрец носил суровое, точеное лицо папы; и казалось вероятным, что, в какую бы сторону она сейчас ни повернулась, на нее отовсюду будет смотреть это лицо. Бесконечность пап, нащупывающих часы, ожидающих, чтобы она вернулась на свое место.