Программа «правых» предусматривала также дальнейшее развитие частной торговли. «Наша задача — полное использование частного капитала, отнюдь не ставка на его уничтожение…», — объяснял руководитель ВСНХ Дзержинский в 1925 г.223

Именно «правые» выступили инициаторами расширения НЭПа в 1925 г., разрешения аренды земли и использования наемного труда в деревне и ограничения общинных переделов земли. Характерно, что Сталин и его сторонники в этот период поддерживали их начинания. В 1925 г. на вопрос журналиста, «не было ли бы целесообразным… закрепить за каждым крестьянином обрабатываемый им участок земли на десять лет», Сталин ответил: «Даже и на 40 лет». В Грузии, по его инициативе, нарком земледелия выступил с идеей фактической денационализации земли282. А в июле 1928 г. правительство под председательством Рыкова приняло программу расширения концессий, предусматривавшую огромные льготы для концессионеров.

Планы «правых» были рассчитаны на десятилетия, и в них не входили катастрофические повороты и виражи. Это соображение стало одним из подспудных мотивов провозглашенного Сталиным и Бухариным в 1924–1925 г.

тезиса о «построении социализма в одной стране». Второй мотив коренился в мироощущении и настроениях партийно-государственного аппарата, который стремился увековечить свои привилегии, а не поступаться ими на благо революции в других странах. Тезис Сталина и Бухарина немедленно вызвал резкие возражения Троцкого и его сторонников, а затем и обострение внутрипартийной борьбы.

Еще в 1924 г. в борьбе с Троцким была образована неофициальная правящая группировка — «семерка», в состав которой вошли ведущие большевистские лидеры — члены Политбюро Н.И.Бухарин, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, А.И.Рыков, И.В.Сталин, М.П.Томский и председатель Центральной контрольной комиссии партии В.В.Куйбышев. Но уже в 1925 г. этот блок начал распадаться. Зиновьев и Каменев, возглавлявшие Советы крупнейших рабочих центров — Ленинграда и Москвы и контролировавшие партийные организации этих регионов, не могли игнорировать растущее недовольство городских трудящихся тяжелыми социально-экономическими последствиями НЭПа. «Классовый протест рабочих, — замечал Троцкий, — совпал с сановной фрондой Зиновьева»224.

Кроме того, Зиновьев воспринял тезис о построении «социализма в одной стране», как умаление возглавляемого им «ведомства мировой революции» — Коминтерна. Он и Каменев начали с критики именно этого пункта, а затем перешли к обличению «кулацкого уклона» и хозяйственной политики. В борьбе против Сталина и Бухарина они опирались на местные интересы партаппарата Ленинграда, пытаясь вести ту же бюрократическую игру, что и Сталин, но с куда меньшим успехом. «Здесь столкнулись два… уровня политической организации, — объясняет историк Павлюченков. — У Зиновьева вся постройка держалась на принципе подбора кланового характера и все в конечном счете зависело от степени личной преданности… Сталинская группировка олицетворяла более высокую степень организации — госаппарат в его кадровой сердцевине. Это была уже государственная система…»284.

«Новая оппозиция» потерпела тяжелое поражение на XIV съезде большевистской партии в конце 1925 г., поскольку делегаты от большинства регионов были представителями сталинского партаппарата. В январе 1926 г. Зиновьев утратил контроль над Ленинградской парторганизацией; возглавивший ее сторонник Сталина С.М.Киров развернул широкую чистку оппозиционеров.

Бывшие союзники Сталина Зиновьев и Каменев теперь предлагали союз «левым». Несмотря на опасения и возражения некоторых членов «левой оппозиции», Троцкий счел нужным принять это предложение, хотя отмечал, что «ленинградский режим» Зиновьева ничуть не менее бюрократи

ческий и аппаратный, чем сталинский. Новый блок, получивший название «объединенной оппозиции», направил в мае 1927 г. письмо в ЦК партии («заявление 83-х»), в котором потребовали пересмотра социально-экономической и внешней политики. Его представители обвиняли руководство партии в «термидорианском» перерождении и «бюрократическом извращении» «рабочего государства»225. Они выступали на оппозиционных партийных собраниях, а 7 ноября 1927 года, в 10-летнюю годовщину Октябрьской революции, организовали демонстрации в Москве и Ленинграде. Ответный удар последовал немедленно: Л.Д.Троцкий, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, ЕЛ.Пятаков, К.Б.Радек, Х.Г.Раковский и другие лидеры оппозиции были смещены со всех постов и исключены из партии. За ними последовали тысячи их сторонников. Сам Троцкий в начале 1928 г. был сослан в Алма-Ату, а в 1929 г. выслан из страны.

Характерно, что, осуждая внутрипартийный бюрократический режим и требуя расширения «рабочей демократии», оппозиция так и не осмелилась апеллировать к широким внепартийным массам трудящихся. Больше всего на свете она опасалась народной революции, которая могла бы смести большевистский режим. Такое развитие событий воспринималось ею как «контрреволюция». Уже в эмиграции Троцкий по-прежнему заявлял: «Эсеровско-анархистские Советы могли бы только послужить ступенькой от пролетарской диктатуры к капиталистической реставрации. Никакой другой роли они сыграть неспособны были, каковы бы ни были «идеи» их участников»226. Задачи оппозиции в 1920-х гг., по его словам, состояли в том, «чтобы опереться на пролетарский авангард и через нее — на народные массы и обуздать бюрократию в целом, очистить ее от чуждых элементов, обеспечить над нею бдительный контроль трудящихся…»227 228. Из такого подхода неизбежно вытекала и неверная оценка расстановки сил, пагубная для оппозиционеров: большинство из них считали группировку Сталина «центристской» (в отличие от «правой» фракции Бухарина). Лишь немногие видели главную опасность в Сталине, повторяя анекдот: в России все идет, как в «Пиковой даме» у Пушкина: «тройка», «семерка», «туз»…

После 1928 г. большая часть лидеров «левой оппозиции» поддержала Сталина, сочтя его ссору с группировкой Бухарина — Рыкова и ориентацию на огосударствление экономики «левым поворотом». Тем более, что сталинцы заимствовали ряд лозунгов и предложений оппозиции, таких как усиление нажима на кулака и ускорение темпов развития промышленности (но, конечно же, не расширение внутрипартийной демократии). Неприми

римость проявили лишь немногие молодые активисты, по словам биографа Троцкого Исаака Дойчера, «заклятые враги бюрократии и фанатики антисталинизма», которые были привлечены «к оппозиции ее призывом к пролетарской демократии, а не экономическими и социальными пожеланиями»228. Несмотря на неодобрение лидеров, они сблизились со сторонниками группы «демократического централизма» («децистами»), заявлявшими о том, что в России больше нет «пролетарской диктатуры». Наконец, самую крайнюю позицию занял бывший «децист» Владимир Смирнов. Как вспоминал югославский левый коммунист А.Цилига, автор нашумевшей книги о сталинском СССР «В стране великой лжи», Смирнов «заходил настолько далеко, что заявлял: «в России никогда не было ни пролетарской революции, ни диктатуры пролетариата, была лишь «народная революция» снизу и диктатура сверху. Ленин никогда не был идеологом пролетариата. С самого начала до конца он был идеологом интеллигенции». Эти идеи были связаны с более общим взглядом, что мир идет к новой форме общества — государственному капитализму, в котором правящим классом является бюрократия. Он ставил на один и тот же уровень Советскую Россию, кемалистскую Турцию, шедшую к гитлеризму Германию и Америку Гувера-Рузвельта. «Коммунизм — это крайний фашизм, фашизм — это умеренный коммунизм», писал он в своей статье «Комфашизм»»229. Его соратники по фракции осудили взгляды Смирнова и исключили его.