

— Дочка… — осторожно окликнула её.

— Мама… — чуть слышно произнесла она, посмотрела взглядом, полным горя, и я чуть не разрыдалась. Её глаза словно потухли, из них пропали озорные искорки, в них отражалась боль и блестели слезы, губки затряслись, и она чуть слышно дрожащим голосом произнесла: — Прости меня мамочка, за всё прости.

— Доченька, милая, мне не за что тебя прощать, — схватила её в объятья.

— Мама, я всё знаю — есть, — отстранилась она от меня, — из-за меня тебя папа бросил, потому что я плохая, такие, как я, не должны рождаться. Ты страдаешь из-за меня, я — твоя проблема, болезненная.

Господи, откуда такие мысли?

— Глупости говоришь! Ты — моя радость, моё счастье, — попыталась я её вразумить.

— Мама, это неправда, если бы я была такая, то папа не бросил бы тебя, — всхлипнула она, — я плохая…

— Алиса, это не так, — услышала я тихий голос Марата. Затаила дыхание, перед глазами всё поплыло. — Я тебя не бросал, и маму твою тоже…

— Па… — начала дочка, во все глаза смотря на вошедшего, и в её взгляде зажегся огонёк надежды.

— Да, дочка, я твой папа, — медленно подходя к ней, всё таким же тихим голосом произнёс Марат. — Я вас искал, долго.

— Мама, так он правда потерялся? — всё ещё не веря, спросила дочка.

— Я же тебе говорила, — улыбнулась через силу, а в душе рыдала.

— Па… — начала она, тут же застыла в нерешительности, но увидев, что Марат улыбается ей, уже смелее, — папа, папочка, — протянула всё ещё неуверенно к нему ручки, а по щекам её текли слёзы.

— Сокровище моё, — произнёс он дрогнувшим голосом и тут же заключил доченьку в объятья.

— Папочка, родненький, — целуя лицо Марата, дрожащим от волнения голосом, она продолжала шептать, — я буду хорошей, слышишь, только не бросай меня, маму, прошу…

— Не брошу, никогда, не плачь, милая, — ответил он сдавленным голосом, ещё крепче прижимая к себе.

Я смотрела на них и еле сдерживала рыдания. Дочка робко трогала своими маленькими ручками лицо Марата, смотрела на него, словно пытаясь впитать, запомнить, каждую чёрточку, целовала и опять плакала. Он успокаивал, говорил, как скучал и как сильно её любит. Смотрел на дочь взглядом, полным любви. Да-да, именно любви, от него словно исходил свет — так он никогда не смотрел на меня, таким я его никогда не видела.

.



— Марат, хорошо, что ты сам приехал, — начал с ходу Андрей Михайлович, старинный друг нашей семьи, — тут дело такое… — замялся он, — не могу утверждать на данный момент точно, но есть подозрение, что у девочки неверный диагноз.

— Ты о чём? — замер в ожидание новостей.

— Да расслабься ты! Что за люди, сразу предполагают худшее! — возмутился он.

— Тогда какого… — начал было возмущаться, но он меня перебил.

— Короче, сейчас не до объяснения, на данный момент её лекарство — ты.

— Не понял?

— А тут и понимать ничего не нужно, дуй к ребёнку, ты сейчас лучшее средство от её недуга. — Стою словно в ступоре, ничего понять не могу. Он тяжело вздохнул, всем видом показывая, как тяжело общаться с несведущими людьми в медицине. — Потом объясню, а сейчас успокой своё чадо.

— Как догадался? — удивился я.

— Марат, у меня со зрением нет проблем, девочка на мать твою похожа. — Действительно, что я спрашиваю, он же с матушкой очень хорошо знаком. — Кстати, родители в курсе, что у них внучка есть?

— Не говорил.

— Что-то ты с этой новостью затянул сынок, что-то мне подсказывает, тебя ждёт взбучка от родителей.

— Михалыч, ты что несёшь, какая взбучка? — возмутился я.

— Ах, ну да, ты же у нас важный человек — криминальный авторитет, — принялся он язвить. Вот старый пень, опять за своё взялся!

— Не начинай, — отмахнулся я от него, — нашёл время для шуток.

— Ладно, иди уж, а я пойду… — куда он пойдёт и зачем, я догадался — родителям моим сливать информацию.

— Сделаешь это, дядя Андрей, и в отделении травматологии незапланированный отпуск проведёшь, — выпалил я на автомате, а потом посмотрел на сухопарого стречка и устыдился своих слов. Совсем из-за стресса мозги работать перестали. Кому угрожаю? Другу родителей, пожилому человеку! Да… докатился ты Март. — Извини, забылся.

— Извинения принимаю, но в качестве компенсации я говорю эту новость родителям, — только хотел возмутиться, он ехидно, усмехаясь, добавил, — если я дарю им радостную весть, то про твои угрозы словом не обмолвлюсь. А если…

— Шантажист, звони сам, — махнул на него рукой. С ним спорить — терять безвозвратно нервные клетки.

— Вот и ладненько, — потирая руки в предвкушении, заулыбался он. — Что встал, иди давай!

«Совсем обнаглел старый пень!» — мысленно возмутился я, но потом, вспомнив, что он меня с пелёнок знает, и я не раз на него в детстве нужду справлял, остыл. Да и какая разница, кто им скажет? Всё равно меня ожидает вынос мозга — матушка в этом у меня спец. Как с ней отец живёт? Одно ясно — нужно сделать так, чтобы Юлю эта участь миновала, она и так живёт от потрясения к потрясению. Так что выход один — беру огонь на себя, мол, я виновен, совратил, бросил, опомнился. По-другому никак.

Подошёл к палате, приоткрыл дверь и застыл. От картины, что я увидел, у меня кровь застыла в жилах: моя кроха вся в слезах просит у мамы прощения. За что? Удивился, но когда услышал, готов был рвать глотки голыми руками людям, которые наговорили гадостей моей дочери. А то, что это сделали умышленно, у меня нет сомнений. Осталось узнать, кто этот будущий труп? Хотя нет, смерть — слишком лёгкое наказание за такое.

— Мама, я всё знаю — есть, из-за меня тебя папа бросил, потому что я плохая, такие, как я, не должны рождаться. Ты страдаешь из-за меня, я — твоя проблема, болезненная.

После этих слов у меня всё потемнело перед глазами, и если бы мне попался тот, кто ей наговорил эти ужасные вещи то, убил бы тут же, не задумываясь.

— Глупости говоришь! Ты — моя радость, моё счастье, — отвечала Юля голосом, в котором сквозила боль. И за то, что моя русалка страдает, эта тварь заплатит.

— Мама, это неправда, если бы я была такая, то папа не бросил бы тебя, — всхлипнула она, — я плохая…

Похоже, прав дядя Андрей, я ей действительно сейчас нужен. Ох, не так я хотел познакомиться со своим солнышком.

— Алиса, это не так, — произнёс я тихим голосом, боясь напугать малышку. Она подняла на меня покрасневшие от слёз глазки и смотрела на меня с затаённой надеждой. — Я тебя не бросал, и маму твою тоже… — продолжал я.

— Па… — произнесла она, а у меня от её «па» сердце пропустило глухой удар, я собрался и стал медленно подходить к своему заплаканному счастью. Этот путь показался вечностью, никогда не думал, что мне будет суждено испытать такое: горе дочери — невыносимая боль в сердце, хочется рычать от отчаянья, словно дикий зверь.