– Десять процентов! – рявкнул директор.

– Что же… я думаю… – начал было Эрих Ганусен, но Цельмейстер тут же перебил его:

– То, что вы думаете, расскажете своей жене… Я прошу, нет, я требую пятнадцать процентов, мсье Марешаль, и сильно боюсь, что Мессинг, когда проснется, поколотит меня за мою уступчивость.

– Хорошо, пятнадцать. Но вы должны будете дать еще пять концертов.

– Три, – сказал Ганусен. – В начале месяца мы должны будем выступать в Берлине.

– Вы можете торговаться в другом месте, чтоб вас черт побрал всех, вместе взятых? Как вы мне все опротивели… – тихо проговорил Мессинг, не открывая глаз.

Его услышали, замерли, потом один за другим на цыпочках вышли из кабинета, бесшумно прикрыли дверь.

Мессинг лежал с закрытыми глазами, сложив руки на груди, и походил в эти минуты на покойника.

…Дальше все случилось так, как и предсказывал директор театра Марешаль. Публика штурмовала театр почище, чем Бастилию во времена Великой французской революции. Газеты просто захлебывались от восторга… «Потрясающие психологические опыты докторов Вольфа Мессинга и Эриха Ганусена», «Публика потрясена! Психологи и телепаты доктора Вольф Мессинг и Эрих Ганусен продемонстрировали фантастические способности приема и передачи мыслей на расстоянии!», «Спекулянты продают билеты на психологические сеансы Мессинга и Ганусена в десять раз дороже номинальной цены!», «Небывалый ажиотаж на представлениях Вольфа Мессинга и Эриха Ганусена», «Предсказание будущего! Вольф Мессинг и Эрих Ганусен обладают даром провидения!», «Вольф Мессинг и Эрих Ганусен покорили Париж!», «Ваше прошлое и будущее вам расскажут доктора Вольф Мессинг и Эрих Ганусен!».

И все это крупным шрифтом и на первых полосах. Тут же большие портреты улыбающихся Мессинга и Ганусена…

Польша, 1939 год, немецкая оккупация

Мохнатая заморенная кляча тащила воз со снопами пшеницы, на передке телеги сидел возница по имени Янек. Он посматривал по сторонам и лениво подергивал вожжи. Дорога шла через кладбище, в вечернем тумане виднелись кресты и каменные надгробия, кусты и деревья, в которых запутались клочья тумана.

Мессинг лежал на дне телеги, накрытый снопами, и из-под свисавших перед лицом колосьев видел проплывающие мимо кресты, поникшие ветви кустарника, мокрые стволы деревьев. Скрипели колеса, проваливались в ямы, на колдобинах резко встряхивало, шлепала копытами по влажной земле лошадь. Янек время от времени оглядывался на снопы пшеницы. Потом спросил негромко:

– Как вы там, пан Мессинг, живы?

– Живой, живой… – отозвался Мессинг. – Мне тут хорошо… ты знаешь, никогда не было так хорошо… разве что в детстве…

Янек только усмехнулся, покачал головой и сказал:

– Скоро река будет… переплывете, и начнется у вас, пан Мессинг, новая… счастливая жизнь… а вот у нас… А может, скажете, пан Мессинг, когда же в Польше хорошая жизнь будет? Вы же все видите, все знаете…

– Не скоро, Янек… прости, но не скоро… – помолчав, со вздохом ответил Мессинг.

– Вот и я думаю, что не скоро… – невесело вздохнул Янек и вдруг улыбнулся. – Хорошо вам жить так, пан Мессинг!

– Почему же это хорошо?

– А все загодя знаете, что будет… хорошо ли, плохо ли… Значит, можно приготовиться и, если плохое видится, то сделать так, чтоб хорошо было…

– Вот этого как раз я и не могу, Янек… – сказал из-под снопов Мессинг. – Если вижу плохое, то оно и будет, и ничего изменить я не могу..

– А Господь наш Иисус Христос? – спросил Янек.

– Господь, наверное, может…

– Значит, помолиться надо будет, чтоб плохое нас миновало… – с надеждой сказал возница.

– А вы что, разве мало молитесь?

– Может, и мало молимся… Раз такая беда кругом… столько крови и горя… – вздохнул Янек. – Выходит, некому нам помочь…

И они замолчали надолго. Янек достал из-за уха недокуренную цигарку, чиркнул спичкой, прикуривая, и глубоко затянулся.

Кладбище кончилось, и дорога потянулась, вихляя то вправо, то влево, по редкому лесу, пошла под уклон. Потом лес сменил негустой кустарник, сквозь который в рассеянном мраке скоро блеснула река.

– Вот и до Буга добрались, пан Мессинг. – Янек сплюнул.

Вольф разворошил снопы и выглянул наружу. Янек слез с телеги, взял мешок с лямками, в котором был овес, и повесил на голову лошади. Животное сразу стало громко хрупать челюстями, и торба под мордой шевелилась, как живая.

– Посидите здесь, пан Мессинг, я схожу пока погляжу, все ли спокойно.

…Лодка была большая, она тихо покачивалась на спокойной воде. Янек помог Мессингу забраться в нее, потом сел на скамейку с веслами, рядом с уже сидевшим там молчаливым бородачом в брезентовом плаще с капюшоном, надетом на голову, и резиновых болотных сапогах. Янек и мужчина тихо взмахнули веслами, погрузив их в воду, и лодка медленно заскользила по зеркальной глади реки. Из-за клочьев серых туч выплыла бледно-зеленая луна, и яркая серебряная дорожка побежала, заструилась по воде.

Мессинг сидел, ссутулившись, засунув зябнущие руки в рукава пальто, смотрел по сторонам, говорил негромко:

– Граница, а никого не видно… ни немцев, ни русских…

– Не дай вам Боже бошей увидеть, – усмехнулся Янек. – А русских… если все хорошо будет, скоро увидите…

Длинная лодка почти бесшумно скользила по реке, держа путь к противоположному берегу. Мессинг нахохлился, задумчиво уставившись в пространство…

Берлин, 1937 год

Они готовились к представлению в гримуборной. Мессинг забился в угол, утонул в старом кожаном кресле, вытянув ноги и закрыв глаза рукой.

Эрих Ганусен сидел перед зеркалом и мазал кремом лицо, тщательно втирая его в кожу и глядя на себя в зеркало. Цельмейстер тоже развалился в кресле и потягивал сигару, пуская к потолку кольца дыма. Лева Кобак примостился за круглым столиком, на котором скопилось множество чашек из-под кофе. Отхлебывая черный дымящийся напиток из небольшой чашки, он поглядел на Мессинга и тихо сказал:

– Везде в театре эти… в черной форме… эсэсовцы их называют… Публика их явно боится… не нравится мне все это…

– Перестаньте, Лева, не поднимайте ненужную панику.. – продолжая массировать лицо, ответил Ганусен. – Видимо, после первого отделения в театр приехал какой-нибудь высокопоставленный руководитель рейха, а эсэсовцы – охрана…

– А на кой черт нужна охрана в театре? Кого этот руководитель рейха боится? – спросил Цельмейстер, продолжая пускать кольца дыма.

– Он – никого. Его все боятся, – сказал Ганусен, рассматривая себя в зеркале.

– Вы что, знаете его? – поинтересовался Цельмейстер.

– Знаю… Я многих знаю из руководства рейха, – спокойно ответил Ганусен и встал, сбросил халат и принялся надевать белую рубашку. – Этих людей очень интересуют наши способности…