узнал о смерти Людовика ХV и отправился в Англию. Пока он пересекал Ла-Манш, граф фон Кройц отправил королю Густаву III следующее донесение:

«Молодой граф фон Ферзен только что отбыл в Лондон. Из всех молодых шведов, которые побывали здесь на моей памяти [56] , он был принят в большом свете лучше всех. К нему исключительно милостиво отнеслась королевская семья. Невозможно проявить более разумное и приличное поведение, нежели выказанное им. С его прекрасной фигурой и умом он не мог не иметь успеха в свете, что ему полностью удалось. Ваше величество наверняка сим будет довольно…».

В Лондоне прием у короля Георга III в Сент-Джеймсском дворце произвел на фон Ферзена совершенно противоположное впечатление:

«…ничто не свидетельствует о величии короля, представление было в королевской спальне, где расположено старое ложе из красного бархата, засаленного и почерневшего от дыма…».

Прием ему показался невыразительным и скучным, невзирая на концерты, куда он был приглашен впоследствии. Ему бросилась в глаза «ужасная разница между двумя столь соседствующими народами, разница нравов, пищи, образа мышления, образа жизни, вплоть до строительства домов, в конце концов, во всем».

Что же касается женщин, «я не нашел их столь красивыми, как говорят, они показались мне плохо одетыми и весьма неуклюжего вида».

На представлении в Ковент-Гардене Аксель страшно скучал. Он без малейшего сожаления покинул Англию и через Австрийские Нидерланды продолжил свое путешествие через Дрезден, Берлин и Потсдам. Из его путешествия следует отметить старания юноши создать хорошие отношения с семьей Лейель, шведскими дворянами, осевшими в Англии. Они разбогатели на участии в Ост-Индской компании, а потому дочь Катерина с точки зрения сенатора фон Ферзена могла бы стать выгодной партией для Акселя, ибо ей предстояло получить большое наследство от двух бездетных дядюшек. Молодой фон Ферзен познакомился с семьей в Париже и вновь встретился в Дрездене.

Холодные скалы родины

В декабре 1774 года фон Ферзен возвратился в родные пенаты. Аксель увидел все наиболее примечательное, чем могла похвастаться тогда Европа, представился наиболее значительным правителям, освоил четыре языка и приобрел множество практических познаний. Он стал вполне зрелым человеком, благоразумным и осмотрительным, тщательно обдумывавшим каждый свой шаг, и теперь должен был окончательно избрать жизненный путь, на котором ему предстояло построить блестящую карьеру.

Но у него еще не было финансовой самостоятельности, юноша полностью зависел в этом смысле от своего отца, человека весьма тяжелого нрава. К этому добавилось еще и то, что после государственного переворота, совершенного королем Густавом III, Ферзен-старший вследствие роспуска парламента потерял свое огромное влияние. Король, осознавая значимость этой персоны, оставил за ним звание сенатора, включил его в Королевский совет; его супруга, дочери и племянницы по-прежнему сохраняли высокие посты при дворе, в окружении женских особ монаршей семьи. Но Ферзен-старший, как истинный человек Просвещения, после госпереворота пережил глубокий нравственный кризис и теперь хотел, чтобы его сыновья достигли не менее выдающегося положения.

В Акселе его огорчали три вещи. Во-первых, его европейское путешествие влетело родителям в копеечку, и сын привык к весьма расточительному образу жизни, комфортабельному жилью, чистокровным лошадям, дорогим оружию и одежде, услугам вышколенной челяди, светской жизни и уже рано проявившейся склонности к покупкам предметов искусства. Во-вторых, его удручала легкомысленность сына, т. е. его стремление к удовольствиям. И в- третьих, самую большую боль ему причиняло то, что сын хотел поступить на военную службу во Франции. Все последующие годы Акселю пришлось проявлять чудеса терпения и дипломатичности, чтобы выжать из отца разрешение на этот поступок.

Ему пришлось для начала пойти дорогой, которая, собственно говоря, была проторена для него при шведском дворе. Он уже был офицером Смеландского кавалерийского полка, вскоре его назначили в гвардейский полк. Но его служба проходила при персоне короля Густава III, личности незаурядной, талантливой, просвещенном правителе, который хотел оставить по себе память как о великом короле. Следует учесть, что его матерью была королева Луиза-Ульрика, сестра Фридриха Великого Прусского, ярая сторонница самодержавного правления, которая всю свою жизнь посвятила борьбе с парламентом, не гнушаясь составлением заговоров и подкупом членов парламента. Она планировала женить старшего сына на своей племяннице, немецкой принцессе Бранденбург-Шведтской, но в Швеции вопросы брака коронованных особ, к ее негодованию, подпадали под компетенцию парламента.

Парламент решил, что с политической точки зрения более выгоден союз с Данией, и сосватал принцу датскую принцессу, дочь короля Фредерика V, забубенного пьяницы и отчаянного распутника, и его первой супруги, Луизы Английской. Уже только за это обстоятельство «парламентски обоснованного брака» свекровь возненавидела миловидную, кроткую, глубоко религиозную Софию-Магдалену, ставшую ее невесткой в 1771 году. Муж же заявил, что молодая жена «холодна как лед» и моментально отдалился от нее. У Густава были ярко выраженные гомосексуальные наклонности, и фактическое осуществление брака состоялось только десять лет спустя при весьма занимательных обстоятельствах. Каждый из венценосных супругов имел свой двор, и они общались исключительно на официальном уровне.

Как свидетельствуют источники, гомосексуальность Густава признавали его мать и невестка, жена брата Карла. Обычно цитируют некого неопубликованного мемуариста, утверждавшего, что «через свой возбуждающий пример он помог распространить в Швеции тот мужской порок спать с мужчинами, который доселе был почти неизвестен тут». Говорили и о павильоне Хага в парке королевского дворца, куда София-Магдалена могла наведываться только по приглашению супруга, а его спальня была оснащена подземными ходами для скрытого доступа юных пажей. Официальными фаворитами Густава считали графов Густава-Морица фон Армфельта и Акселя фон Ферзена. Правда, насчет последнего предпочитали не особенно распространяться, ибо это вредило его облику как идеального рыцаря королевы Марии-Антуанетты. В повседневной жизни Густав проявлял не только полное равнодушие к женщинам своего двора, но даже и некоторую враждебность, называя их «фазанихами, цесарками и бесплодными курами». Они, впрочем, не особенно обижались, замечая, что не должно принимать всерьез оскорбления, исходящие от каплуна.

Порочное зачатие

Но истинному королю позарез необходим наследник, и Густав был вынужден, с десятилетним запозданием, разделить ложе со своей супругой. Историки до сих пор спорят, с чем было связано подобное обстоятельство. Кое-кто говорит о каких-то анатомических особенностях супругов, другие возлагают вину на вышеупомянутые склонности Густава,