Анна Козырева умерла двадцать четвертого декабря две тысячи шестого года от рака глазного яблока. Похоронена на местном кладбище.

От большинства мертвых пианистов фотографий не осталось. Это и понятно. Они были не очень знамениты, и к тому же многие из них жили довольно давно. Например, Юрий Захаров родился аж в тысяча восемьсот девяносто пятом году. А умер в тысяча девятьсот сорок третьем. Надя нашла о нем одну-единственную крошечную статью в потрепанной музыкальной энциклопедии региона.

Тем, кто не оставил после себя зрительного образа, она придумывала внешность сама. Отчетливыми, ясными чертами пианисты, конечно, не наделялись — как и ученики девятого «Б». Но у всех были опознавательные признаки. У Полины Наумовой — густая короткая челка и щербинка между зубами. У Юрия Захарова — высокий лоб с залысинами и маленький шрам у виска. Этого было вполне достаточно, чтобы выводить их из хаоса темного фантазийного подвала и выстраивать в ряд — в светлом мысленном зале.

Впрочем, те, чьи фотографии остались в истории, тоже не слишком четко вырисовывались в Надином сознании. Надя вообще крайне плохо запоминала человеческие лица. В памяти всегда хранились только отдельные, особенные приметы, но никак не лица в целом. А лица без особенных примет не сохранялись вовсе. Когда кто-нибудь с неприметной внешностью занимал за Надей очередь в кассу, а затем отходил, предупреждая, что вернется через две минуты, ей всякий раз становилось не по себе. Надя с ужасом думала, что если через пару минут за ней встанет кто-то неприметный, она не поймет, тот ли это самый. Соответственно, не будет знать, как реагировать на его появление: то ли сдержанно улыбнуться, то ли заявить, что за ней занял очередь один человек. Человек, который куда-то отлучился, но скоро должен вернуться.

Но к счастью, у всех сфотографированных умерших пианистов опознавательные признаки были. У Антона Ильинского — асимметрия лица (различная форма уголков рта и глубина носогубных складок), у Анны Козыревой — худое вытянутое лицо и хищные, как у кошки, глаза, у Сергея Голубева — изрытая оспой кожа… И когда в моменты эмоционального напряжения (или просто ради удовольствия) Надя прокручивала в голове список мертвых пианистов родного города, все узнавались легко и быстро. Все двадцать два человека.

А одним октябрьским вторником произошло нечто странное.

После очередного концерта в доме престарелых вечно молчавшая Маргарита Владимировна вдруг заговорила. Подъехала к Наде на своей коляске и тихо сказала:

— Спасибо вам, Наденька. Вы так дивно играете Шопена. В последний раз я слышала подобное исполнение много лет назад… Так же тонко и лирично, как вы, играл только покойный Виталик Щукин…

Надя вздрогнула и прикусила изнутри губу. Во-первых, казалось поразительным то, что обычный, реальный человек так запросто произнес имя и фамилию ученика из Надиного девятого «Б». Виталик Щукин. До этого Надя никогда не слышала этого сочетания звуков во внешнем мире. Только внутри своей головы. Во-вторых, странно было, что ученик из Надиного воображаемого класса оказался тезкой и однофамильцем какого-то умершего пианиста. И наконец, в-третьих, — и это изумляло больше всего — среди вороха информации, перерытой для составления пианистического списка, Надя не встретила ни строчки ни про какого Виталика Щукина. И в Надином списке он не значился. Хотя по логике вещей его следовало бы туда включить.

Впрочем, возможно, он просто не был местным? Скорее всего.

— Вы сказали — Виталик Щукин? — осторожно переспросила Надя.

Маргарита Владимировна медленно кивнула, прикрыв глаза:

— Да, Наденька… Был такой прекрасный пианист… Мой друг.

— Он был из другого города?

— Нет… Почему вы так подумали? Нет. Он родился здесь и всю свою короткую жизнь прожил здесь. Похоронен на городском кладбище.

Надя хотела спросить что-то еще, но мысли слиплись и перепутались, как остывшие спагетти. Сформулировать ничего не получалось. А тут еще Галина Вениаминовна внезапно запела сухим надтреснутым голосом и окончательно сбила с толку.

Два последующих дня Надя провела в непрерывном поиске информации о Виталии Щукине. Даже не ходила в школу и в магазин за продуктами. Дяде Олегу снова пришлось самому разводить «Доширак», как много лет назад.

Поиск результатов не дал. Ни на одном сайте, ни в одной библиотечной энциклопедии пианист Виталий Щукин не упоминался. Пытаясь найти хоть какие-то следы его существования, Надя даже сходила на кладбище. Два с половиной часа бродила среди покосившихся крестов и заиндевелых мертвых листьев, прилипших к земле. Но могилы Виталия Щукина так нигде и не увидела.

И вот Надя решает не дожидаться пятницы. Вопреки расписанию, приезжает в дом престарелых в четверг вечером — сразу после кладбища. И прямиком отправляется в комнату Маргариты Владимировны. То есть сначала, конечно, спрашивает о нахождении этой комнаты у длинноносой сотрудницы Инги. Надя почти не стесняется — настолько она охвачена волнением.

— Напротив двери в актовый зал, — равнодушно тянет Инга, не отрывая глаз от телефона.

— Спасибо, — говорит Надя. — Большое вам спасибо. Мне просто нужно кое-что у нее уточнить. Один очень важный момент. Спасибо.

Инга ничего не отвечает, и Надя мчится на второй этаж.

Комната оказывается такой же белой и ничем не пахнущей, как и бабушкина. Освещение мягкое, чуть теплое — от скрюченного маленького торшера. Маргарита Владимировна сидит у окна с книгой в руках. Увидев зашедшую Надю, тут же кладет книгу на подоконник и поправляет бежевый плед, в который укутаны ее парализованные ноги.

— А, здравствуйте, Наденька. Не ожидала вас сегодня увидеть.

— Здравствуйте, Маргарита Владимировна. Я тоже не ожидала. То есть я ожидала, потому что сама к вам пришла. Но не ожидала, что приду сегодня… А пришла я потому, что мне нужно спросить у вас кое-что о Виталии Щукине.

— О Виталике? Спрашивайте, конечно. Проходите, не стойте в дверях.

Надя проходит в глубь комнаты и останавливается около прикроватной тумбочки. Медленно выдохнув, задает заранее заготовленный вопрос:

— Вы мне сказали в прошлый раз, что он был прекрасным пианистом. Но о прекрасных пианистах обычно пишут статьи в Интернете. Даже обо мне в интернете есть статьи. А о Виталии Щукине нет ничего. И в энциклопедиях тоже нет. Как такое может быть?

Надя неотрывно смотрит в окно. По ту сторону стекла, в пустынном осеннем переулке мигает одинокий фонарь. Кажется, будто переулок неспешно открывает и закрывает глаза — то устремляясь к свету, то погружаясь в промозглую слепую черноту.

— Понимаете, Наденька. Когда я говорила, что он был прекрасным пианистом, я имела в виду то, что он был таким для меня. Может, у него и не было широкого признания… И даже не очень широкого. Но я любила его слушать. Любила его вдумчивое, лиричное исполнение. Возможно, я не очень разбираюсь во всех нюансах. Я не большой знаток музыки. Вообще не знаток. Но мне становилось тепло на сердце, когда он играл. Я говорю исключительно о своих личных эмоциях.